Таинственные расследования Салли Локхарт. Тигр в колодце. Оловянная принцесса - Филип Пулман
Джим рассказал им, что он узнал.
– А сегодня я вел себя как полный дурак, – подытожил он. – Попался в ловушку гофмейстера. Этого барона Кикиморы. Все, что мне сейчас надо, – это выбраться в город и заняться поисками вместе с Карлом фон Гайсбергом и «Рихтербундом». Мы можем поговорить нормально, ваше величество? Потому что, если нет…
– Само собой, – сказала она уже спокойней. – Иначе я не выдержу. Но это только между нами тремя. Если об этом узнают другие – такие, как этот сумасшедший Глатц, – у них появится еще один повод обвинять короля Рудольфа, понимаешь? Бедняга, он совершенно запутался. Ему так трудно быть королем. Я должна помочь ему. Но для этого ты должен помогать мне, понимаешь? Я не выдержу, если хотя бы изредка не смогу нормально поболтать и все обсудить.
Она бессильно плюхнулась в кресло. Джим знал, что у Аделаиды две манеры поведения. Она могла быть или грациозной и невозмутимой, или грубоватой, ленивой и пылкой. Ему нравились обе, но больше – вторая, потому что ее она хранила только для близких. Но теперь, думая об этом, он понял, что ему все сложнее и сложнее ее понимать. В грации и шарме ее королевской манеры всегда был намек на вызов, а за грубоватостью она никогда не могла по-настоящему спрятать прорывающуюся нежность… Он мог думать о ней вечно.
– Буду искать чертову шпионку, – сказал он. – Я не сдамся. Что-то за всем этим скрывается, но что – я пока не пойму… Какой у нас будет распорядок?
– Во вторник похороны, – сказала Аделаида. – Потом двухнедельный траур, потом коронация. Как справиться со всем этим? Графиня подсказывает мне, что делать, куда идти и как повернуться, и я все делаю, как она говорит. Но разобраться с политикой – это посложнее…
– Ну и что? – спросил Джим. – Предоставь это королю. Политика – мужское дело.
Он сказал это, чтобы спровоцировать ее, но ответила ему Бекки.
– Не будь придурком, – с натугой просипела она. – Его величество во всем полагается на Аделаиду, разве ты этого не видишь? Король Вильгельм никогда не допускал его к государственным документам. Он же кронпринцем был не больше месяца, не забывай об этом. Да он ничего в этом не смыслит, а когда ему начнут давать разные советы, у него точно голова кругом пойдет. Аделаида должна стать его лучшим советником. Ей он верит. Следовательно, она должна знать, какие советы давать. А тебе следует разобраться в этой ситуации и помочь ей.
Тут ее голос сорвался окончательно.
– Видишь? – сказала ее величество. – Кто-то должен взять верх – либо Германия, либо Австро-Венгрия. Если они не договорятся, будет война, а если все-таки договорятся, то война все равно будет, потому что проигравший оспорит решение. А еще этот жуткий убийца где-то рядом. Так что же, черт возьми, со всем этим делать, Джим?
Он почесал в затылке. Потом сказал:
– Я бы спросил Дэна Голдберга и догадываюсь, что бы он ответил. Он бы сказал: завладей доверием народа. Показывайся как можно чаще. Они еще не знают тебя, они сомневаются в способностях Рудольфа… то есть его величества. Я уверен, тебя полюбят, но ты должна дать им шанс полюбить себя. И тогда, если начнется схватка, они поддержат тебя, и это склонит чашу весов в твою сторону.
Он остановился и мрачно взглянул на Бекки.
– Не стану скрывать, – продолжил он, – это может быть опасно. Но могу обещать, что «Рихтербунд» – студенты с желто-зелеными эполетами – всегда будет рядом, куда бы ты ни пошла. Может быть, ты их не увидишь, но они будут держаться поблизости. Так что выходи из дворца и встречайся с людьми, но будь готова к любой опасности. Таков мой совет.
Аделаида кивнула:
– Спасибо, Джим.
Он уже уходил, когда Бекки устало вытащила доску для хальмы.
Бекки писала матери два раза в неделю, но все больше и больше оставляла за рамками писем. Она рассказала о первой части совета Джима и умолчала о второй. Она заполняла свои письма подробными описаниями своей повседневной жизни. Об этом можно было писать и писать. Бекки начинала понимать, что быть лучшим другом королевы немножко сложнее, чем учить и развлекать принцессу. Во-первых, свободного времени было куда меньше, каждая минута казалась заранее распланированной какой-то безличной машиной, а для уроков (не говоря уже о лото или шахматах) приходилось выискивать время между всеми этими встречами и приемами.
День Аделаиды начинался в семь, когда служанка приносила ей поднос с кофе и сладкими булочками и наполняла для нее ванну. Потом она надевала то, что выбирала для нее камеристка (полная француженка, которая побелела, увидев платья, привезенные Аделаидой с собой, и немедленно вызвала кутюрье из Парижа). В половине десятого приходил секретарь с благодарственными ответами на соболезнования, которые нужно было подписать (она умела недурно выводить букву А и величественно говорила, что этого достаточно). Потом начинались визиты. Это мог быть Женский благотворительный комитет Андерсбада или жены сенаторов, пришедшие засвидетельствовать свое почтение.
Потом ланч, непременно с каким-нибудь толстым гостем и графиней Тальгау, следящей, чтобы все было по этикету. Позже еще дополнительные занятия с графиней: как вести себя на похоронах покойного короля, как встретить иностранных глав государств, какой вилкой и ножом пользоваться, когда в меню входит осетр… Аделаида подчинялась всему этому с упрямым терпением.
И конечно же, город горел желанием увидеть ее. Любопытство было колоссальным, поэтому и нужно было принимать так много гостей и стараться быть вежливой со всеми. Помня о совете Джима, Аделаида попросила графиню Тальгау устроить несколько публичных визитов: в собор, чтобы проверить, как идут приготовления к похоронам покойного короля; в Лабиринт роз в Испанском парке у реки, чтобы открыть статую; в тифозный госпиталь, где построили новое крыло. Некоторые газеты критиковали ее, утверждая, что не подобает так часто появляться на людях во время траура. Но критику перевешивало уважение, которое постепенно приобретала Аделаида. Каждый раз, когда она останавливала экипаж, чтобы купить цветов у старой цветочницы, и, улыбаясь, благодарила ее; каждый раз, когда она заходила в больничные палаты и пожимала руки больным; каждый раз, когда она приносила подарки детям-сиротам, она завоевывала все больше сердец.
В сущности, она нравилась людям больше, чем сам король. Она излучала природную доброту, простую и естественную, а Рудольф на публике был напряжен и застенчив. Бекки с жалостью смотрела на него, но чем сильнее он старался, тем неуклюжей у него это выходило.
И куда бы ни пошла Аделаида, с ней всегда была Бекки. Она сидела позади нее за столом, напротив нее в экипаже, она стояла за ее стулом, когда та принимала гостей. Каждое слово, которое говорила или слышала Аделаида, кроме ее бесед с мужем, проходило
