Драконий берег - Екатерина Лесина

И поругались опять.

Зубы мне дороже родича, да…

Я провела пальцем по коже. Все еще мягкая. И выделки отменной. Телячья? Я не настолько хорошо разбираюсь, но Вихо говорил, что телячья. Вот серебро потускнело, но если начистить, сумка будет как новая.

Как она оказалась внизу?

Я пыталась придумать правдоподобное объяснение, но… Вихо ее спрятал. Это единственная более-менее правдоподобная версия. Только от кого он ее прятал?

И почему в моем доме?

От матушки? Нет… она скорей пальцы себе откусит, чем тронет его вещи. Тогда в чем дело? Не в том ли, что все еще лежит в этой сумке? И не потому ли я тяну, не спеша ее открыть, что не желаю знать?

Не желаю. Но должна.

Я сделала вдох и потянула за ремень. Приподняла сумку. Перевернула. Вытряхнула. И выругалась: на стол выпали с полдюжины аккуратных бумажных свертков, перетянутых тонкой бечевкой. И на каждом имелась пометка.

Рукой Вихо.

Наверное, мне стоило бы убрать свертки в сумку, а сумку в шкаф. И потом, когда буря утихнет, вывезти ее вместе с другим хламом подальше в пустыню. Или в горы. Горам я верила больше. Ущелье поглубже… На худой конец можно и Маккорнаку сдать.

Только…

Клинок легко пробил бумагу и вышел, оставив на столешнице след белых крупинок. Я поднесла нож к носу и сделала вдох. А потом выдохнула.

Мать его… Они не поверят. Никто не поверит.

Я аккуратно сложила пакеты в сумку.

А сумку убрала в шкаф. Поспешно затолкала барахло, только шляпу оставила. Села на пол, прижала ее к груди.

Если это не Вихо?

Допустим… допустим, он и вправду сумку забыл. Когда? Да хотя бы в тот самый проклятый день… забыл и… решил вернуться. Это ведь логично? Еще как… бурю не услышал, а дальше… дальше все и случилось.

Я всхлипнула и погладила шляпу.

Я никогда не говорила Дерри, что люблю его. Он бы и не понял. Обозвал бы дурой пустоголовой, какой я и была. Но… если бы он знал, насколько мне не хватает его.

А сумку нашел Билли.

С Билли сталось бы присвоить себе чужую вещь. И дурью он не брезговал. И… и убрался? Нет, не сходится. Если бы убрался сам, он бы и сумку свою прихватил. Сколько в ней? Пара фунтов точно, а пара фунтов чистейшей дури стоит куда больше, чем мои дом и шкура.

Значит…

Ничего не значит, кроме, пожалуй, того, что от находки следует избавиться, пока за ней не пришли. Или… Вихо не стало пару лет назад, а о Билли я уже полгода ничего не слышала. И не значит ли это…

Ничего не значит.

Буря наверху плакала. А я понятия не имела, что мне делать. И потому просто сидела, гладила старую шляпу, уговаривая себя забыть.

Но правда была в том, что не забуду.

Билли не знал про подвал. Нет, он мог бы и обнаружить, но отчего мне в это не верится?

Билли…

Ушел. А сумка осталась. И… только ли она? Я бросилась к шкафу и, распахнув дверцы, вывалила кучу вещей на пол. Следом отправилось то, что лежало на полках.

И наверху.

И на других. Полок в подвале было много. Я задыхалась от страха и пыли, чихала, терла слезящиеся глаза, но все равно продолжала. Я заглянула в старую бочку, в которую Дерри когда-то ссыпал зерно. И перевернула ее. Я простучала стены.

И я нашла.

Я, мать его, нашла тайник. Даже не тайник, но древний чемодан с потрескавшейся кожей, сквозь которую проглядывал деревянный остов. Истершиеся ремни. Сломанные защелки. Желтые газеты с выцветшими буквами, под которыми лежали ровные, аккуратные даже пачки банкнот.

Двести пятьдесят тысяч долларов.

Мать его.

Двести… мать его, пятьдесят. Тысяч. Долларов.

Глава 6

Томас вынырнул из сна, хватая воздух ртом.

Снова.

Сколько лет… а казалось, что все уже. Он сел в кровати, вцепился в волосы, пытаясь справиться с мелкой дрожью, что сотрясала все тело. Получалось плохо.

Томас заставил себя сделать глубокий вдох. И выдох.

Снова вдох. И снова выдох. Стиснул кулаки и разжал, полюбовался трясущимися пальцами. Сунул их под мышки.

Выпить бы…

От одной мысли замутило. Значит, на этот раз вода снилась. Темная, что деготь, что черный кофе в белой каменной чаше. Горькая. Говорят, во снах вкус не ощущается, но Томас точно знал, та вода была горькой. И в желудке оседала камнем. Значит, полдня будет мутить.

Чудесно.

Он сполз с постели. Поморщился. Спина противно ныла, будто он, Томас, древний старик. Это все из-за кровати. На помойке ей самое место, но разве хозяйке докажешь? Она, хозяйка, душой привязалась и к древним кроватям, и к дрянным матрацам, заменять которые запрещалось под страхом выселения, и к пуховым подушкам. Подушки следовало взбивать и укладывать горой.

Томас выругался.

Он ненавидел горы, правда, чуть меньше, чем море.

А в море вода соленая. И серая. Или сизая. Или еще синяя, когда день погожий. И тогда море спокойно, что стекло. Сквозь него можно разглядеть дно и скалы. Рыбью мелочь. Водоросли, что опутывали всякий мусор. И мусор тоже.

А за дальней грядой скрывались затонувшие корабли.

Берт так говорил.

Томас потряс головой. Вот же… некстати. Это из-за сна, если он тонул, то и Берт вспомнится. А до годовщины далеко. Годовщина, если подумать, пару месяцев как минула. И Томас ее вновь пропустил, зная, что рады ему не будут.

Но и отсутствия не простят.

Так оно и получилось. Даг пьяно орал в трубку, что Томас скотина, что всех позабыл и решил, будто он лучше, а на самом деле все знают, все до единого, что Томас – скотина.

Наверное, он прав.

Мутное зеркало отразило мятую физию. Побриться не помешало бы. И в парикмахерскую наведаться. Потом. Когда-нибудь.

Он сунул голову под кран. Вода текла едва теплая. И на вкус была кислой.

А та, из сна, горькая, как… как полынь? Или еще хуже.

Томас пригладил мокрые волосы ладонями. Вот так лучше. Теперь кофе и опять в постель, раз уж выходной выдался.

Кофе выпить еще получилось. Правда, вкус его был привычно мерзким – после сна полынная горечь ощущалась буквально во всем, но Томас уже привык и даже научился получать своеобразное удовольствие.

А потом его вызвали.

– Ты ведь родом из Долькрика? – Мистер Аштон любил охоту, ружья и собственные усы, которые он тщательно расчесывал и смазывал особым воском.

Он