Одноглазый дом - Женя Юркина
– Думаю, свои гнусные обряды вы могли бы провести и без нас, – с едва скрываемым отвращением проговорил Освальд Тодд. Всем своим видом он старался выказать неодобрение и непричастность, хотя сам был командиром следящих. Главным среди тех, кто творил еще более гнусные и жестокие вещи, выходящие далеко за пределы любых правил и протоколов.
– И для вас найдется много работы, командир. – Рин указал на судно, напичканное опасным грузом, и коротко объяснил, с чем они имеют дело.
Энтузиазм вернулся к Тодду, едва он узнал о целебном яде на борту, что заинтересовало его куда больше, чем интриги и убийства среди лютенов. Для командира они были крысами, которые, угодив в одну клетку, едва не перегрызли друг друга.
Рин доверил следящим обыскать судно и доставить преступников за решетку. Командир охотно согласился содействовать и отдал распоряжения своим подчиненным. Один из них отправился за подкреплением в следящую контору. При ней располагалась обычная городская тюрьма, куда определили подельника Элберта. Оказавшись пойманным, он вел себя тихо и не сопротивлялся – видимо, рассчитывал, что ему это зачтется. Двум другим поручили доставить в Воющий домишко опального лютена, чья судьба была предрешена. Флориана знала обе тюрьмы изнутри, хотя предпочла бы забыть их как ночной кошмар.
Притворялся Элберт или действительно не мог стоять на ногах, но следящим пришлось волочить его под руки. Открытая рана на груди продолжала кровоточить, от чего контур ключа размылся и стал просто алым пятном с потеками.
– К Мео пришел не я, а ты! – вдруг заорал Элберт. – В глазах своего дружка ты – убийца. Вот умора, да? – А следом зашелся в приступе гортанного смеха, едва не захлебываясь им.
Все знали, что эти слова были обращены к Дарту. Он бы набросился на своего врага, невзирая на следящих, если бы Флори не успела схватить его за рукав. Когда Дарт, потрясенный и растерянный, обернулся, она тихо сказала:
– Не давай ему то, что он жаждет получить.
Мокрые, грязные, отмеченные ссадинами и царапинами они ввалились в машину Деса. После пережитых событий все выглядели так, будто дружно прокатились на носу баржи. Обессиленная и опустошенная, Флори устроилась у окна и обхватила себя руками, пытаясь согреться. Судя по воцарившейся тишине, остальные находились примерно в таком же состоянии.
Время от времени Рин пытался завести разговор, но его неловкие попытки разрядить обстановку падали в бездну всеобщего безмолвия, скрывающего осуждение. Историю с ключом никто не упоминал, негласно признав, что это не самая приятная тема. Наконец Рин нашел выход и завел разговор об Озерном доме, чье появление не только спасло Офелию, но и сорвало планы Элберта. Домограф считал, что безлюдь поднялся со дна, откликнувшись на зов о помощи.
– Безлюди слышат тебя, Офелия, – заискивающе сказал он. – Ты им определенно нравишься.
– Как ты им?
– Нет. Я их только раздражаю.
– Это твоя лучшая способность, – встрял Дес, и сейчас его ерничество пришлось как нельзя кстати. Им был нужен кто-то, способный заглушить горечь от случившегося. Его звонкий смех разлился липкой патокой, скрепляя их компанию и восстанавливая дружеское общение.
Рин благодарно улыбнулся ему, и Дес живо принялся обсуждать события: начиная с поисков судна и заканчивая тем, как им удалось вытащить на берег преступников, которые едва не облапошили их с подставной баржей. Его остроумные ремарки превратили рассказ в увлекательный монолог, похожий на байки комедиантов, что развлекали зрителей на Ярмарках. Офелия подхватила тему и в красках обрисовала, что случилось с ними в Голодном доме. Она надеялась заполучить внимание Дарта, а тот даже не слышал ее. Погруженный в свои мысли, он всю дорогу провел в молчании, пялясь в окно, хотя поздней ночью разглядывать там было нечего. Никто не задевал его и не пытался разговорить. Все понимали: Элберт нашел то, что сильно ранило Дарта, и этой ране нужно время, чтобы затянуться.
Флори знала историю урывками и лишь предполагала, что стало причиной их вражды в приюте. При наречении Дарту случайно досталась лишняя буква, ставшая предметом всеобщей зависти; когда Луна проявила к нему особую заботу – сироты не простили и этого. Мелочь, пустяк, но не для тех, у кого в жизни не было ничего. Единственное богатство, всецело им принадлежащее, – имя. Дети завидовали тем, кто «богаче», а взрослые ничем от них не отличались, разве что подкрепляли сравнение реальными деньгами.
Знакомое чувство. Тогда, на празднике Эверрайнов, Флори четко ощутила его и испугалась самой себя. В один момент она возненавидела все: роскошный дом – от рояля в саду до тарелок с инициалами; и образцовую, счастливую семью; и многоэтажные имена, похожие на скороговорки… Ее ненависть была яркой вспышкой, внезапно выросшим и выкорчеванным сорняком.
В приюте, знала Флориана, обида зарождалась с малых лет и росла вместе со своей оболочкой; укрепляла корни, пускала новые побеги, – и в конце концов обретала разрушительную силу в лице таких, как Элберт. Даже вырвавшись из клетки сиротского дома, он будто бы остался внутри него. Озлобленный, завистливый, обездоленный мальчишка, у которого было одно оружие – агрессия. Когда он бил – его боялись; когда ему было больно – он делал кому-то еще больнее; когда хотел получить желаемое – отбирал; когда издевался над врагами – к нему набивались в друзья, чтобы не стать очередной жертвой.
Ведомый извращенным чувством справедливости, он совершал одно преступление за другим. Вначале хотел поживиться в доме Прилсов, а в итоге наткнулся на рыбу покрупнее – господина Гленна, имевшего неосторожность посвятить его в планы на безлюдя. Элберт знал, как преуспеть в деле, используя все свои немногочисленные таланты. Жизнь в приюте научила его быть изворотливым и хитрым. Служба в безлюде дала ему способность принимать облик других людей, это позволило пользоваться их влиянием и не попадаться самому. Наконец в нем скопилось достаточно ненависти и безумия, чтобы не отступить ни перед чем.
Он шел по головам: захватывал дом, не гнушаясь вламываться в чужое жилище;
