Мой путь - Лариса Андреевна Романовская
Я дёргаюсь. Пальцы не разжимаю, но проезжаю мимо скважины.
Оборачиваюсь. В той комнате, где я слышала голоса мамы с папой, мерцает экран. Красные разводы и белые полосы. И голоса. Теперь вместо женского шёпота настойчиво гудит мужской бас. Язык я не понимаю, только интонации. Отчаянные. Не боль, нет. Похоже на крики тётки Тьмы, когда она требует сил для экрана. И на те крики после аварии, когда меня вынули из машины, а папу били о капот.
Сейчас я даже не знаю, о чём кричат. Но именно поэтому мне хочется сбежать отсюда куда угодно. Потолок над головой тоже мерцает и переливается. До рези в глазах. Но у меня всё равно получается нашарить чёртов ключ на полу. Поднести к замку.
Вот же щёлочка, вот сюда вставляю…
Дверь распахивается, чуть не смазав меня по лицу. Снаружи, на гулкой прохладной лестнице, стоит отец Ларий. Улыбается, сложив руки на круглом животе.
Голоса стихают. Потолок над моей головой наливается нейтральным белым светом. Не хватает только фанфар и хлопушек. Типа конец квеста, всем спасибо.
– Ну что, познакомилась с Экраном? Поговорили?
– Ну вы вообще! Это что было? Дурдом какой-то.
– Испытание пройдено, сестра Дым.
– Чего? Куда я прошла?
Я стою, стискивая в кулаке крошечный ключик. Потом спохватываюсь, опускаю руку в карман платья, нашариваю платочек, заворачиваю в него ключик на ощупь.
Выпрямляюсь, смотрю Ларию в лицо. Он продолжает улыбаться. Ласково, как доктор из детской больницы. Тот, который вынимал из меня осколки стекла.
– Всё, молодец, справилась.
Ларий шагает ко мне, потом сразу двигается в комнату. Входная дверь мягко закрывается за его спиной. Выхода нет, я тоже возвращаюсь к экрану.
– Это что было? Испытание?
– Ну, можно и так считать. Ну, что увидела-услышала? О чём с экраном договорилась?
– Как? В смысле? Он что… живой?
– А ты разве не догадалась?
Ларий подходит к стене, к тому месту, которое я то гладила, то лупила кулаками.
– Ну что, смогли договориться?
Я не поняла, он точно ко мне обращается?
Экран мигает. Идёт зелёными пятнами. Это он разговаривает? Это я рехнулась?
Зелёные пятна несутся перед глазами. Яркие до тошноты. Я обхватываю лицо ладонями, опускаюсь на пол и, видимо, отрубаюсь. С концами.
Глава VI
Пробуждение – ну так себе, противненькое. Во рту будто сладкая вата, в носу тоже её запихали какие-то добрые люди. Голова болит, кусками. Эти куски из неё типа вырвали. Бр-р-р-р. Но вообще я уже привыкла к такому. Запахи мешают, звуки бесят.
Бух!
Шух-шух, блямс, чух-бульк-шмяк…
В общем, лизь и кусь – как в криво переведённой манге. А это и не манга, это папа на кухне открыл холодильник, вытащил упаковку с сосисками и коробку с яйцами и теперь будет вонять своим омлетом на всю квартиру… А судя по блямсу, он ещё и банку пива открыл, готовит и бухает, как и полагается в субботу утром.
Папа! Родной мой папулечка! Пусть себе шумит и тарахтит! Хорошо, что я его слышу! Значит, я рядом, значит, меня вернули назад, домой!
Чух, шмяк…
Звуки совсем рядом, у меня над ухом. А вот запахов нет совсем. Хотя уже должны быть. И глаза открыть сложно, сразу лезет острый белый свет, ух! Как прожектором! Как в операционной! Ой! Не поняла!
Приоткрываю глаз. Потом второй. Белый свет идёт от стены. Звуки тоже от неё. Я лежу практически носом в стену. Поэтому слышу всё, что там у нас на кухне… Треск масла на сковороде и папин голос:
– Но если есть в кармане пачка сигарет, значит всё не так уж плохо на сегодняшний день…
Плохо! Ой, как плохо, папка дорогой. Ты рядом, но за стеной. В другом месте. А я тебя позвать не могу, ты меня не слышишь. Будто с того света ору, без толку.
Да ведь даже и не ору, губы тяжёлые, голос хриплый и тихий…
– Пап? Папа!
Мелочь воет? Чайник закипает… Уже не разобрать. Звуки за стеной прекратились. Будто был это мой личный бред.
Как же жарко и неудобно лежать на полу! Платье это уродское всё перекрутилось, про чулочный пояс я вообще молчу. И голова тяжёлая…
И пить хочется.
Кажется, это я говорю вслух, не знаю, на каком языке. Но почти сразу перед моим носом появляется белая кружка с чем-то горячим, бурым, сладким. Сливовый компот? Абрикосовый?
Приподнимаюсь на локте, пью, чувствую, как горячие капли расплываются по ткани платья. Глаза тяжело держать открытыми, но я всё равно осматриваюсь. Тот, кто принёс мне воды, стоит на фоне сияющей белой стены. Сейчас все четыре светятся, но с разной мощностью, поэтому нормально разглядеть я не могу. Женщина в глухом платье с капюшоном. Платье длинное. Ткань вроде бы тёмно-розовая, без рисунка. Как в доме Милосердия. Лица не видно, голос… слишком отдаётся в ушах, искажается.
– Пей, дочка, пей… Сейчас будет полегче.
Я пробую разглядеть руку, которая протягивает мне кружку. Ну женская, да. Без маникюра, тут его вообще не делают. Без колец и браслетов, их тоже не особенно носят. Не мама Толли, у неё широкие ладони, короткие пальцы… И не Тай, у неё пальцы тоненькие… Просто какая-то женщина.
– Ещё хочешь?
Я молчу.
Не могу понять, на каком языке со мной сейчас говорят, на каком надо ответить. Потом соображаю. Можно просто помотать головой.
Мотать головой трудно, в ней будто шарик перекатывается. Или даже гайки и болты, острые… А потом я снова опускаюсь на пол.
– Ну ладно, отдыхай!
Кружка стукается об пол недалеко от меня. Я смогу протянуть руку и её взять. Наверное. Хочу спросить у женщины, кто она и что со мной, но сил нет.
Незнакомка протягивает мне одеяло, белое, в чёрных пятнах, расцветка как у коровы. У меня есть такой шоппер. То есть, был – там… Почему-то шоппер сейчас тоже очень жалко. Прямо до слёз.
– Лежи, Дым, отдыхай.
На мои плечи опускается одеяло. Лицо незнакомки совсем близко, я пробую как следует рассмотреть. Знакомая. Не знаю, не помню. Смотреть сложно. Вроде бы что-то блестит у неё на груди. Стетоскоп? Бейджик? Мобильный телефон? Тут такого нет.
– Спи! Скоро станет полегче!
Она уходит, клацает дверью. Я так и не смогла её вспомнить!
Глаза слезятся, чешутся. Но дышать легче, и голова гудит не так сильно. Вот она, сила целебного компота!
Закрываю глаза. Свет стены мелькает, мигает. Как в окне поезда, который мчит меня неизвестно куда.
