Оккульттрегер - Алексей Борисович Сальников
Гомункул вытянул руки по столу, лег головой на правое плечо, смотрел на Прасковью, а ей нравилась линия, которую образовывали лоб, щека, подбородок повернутого к ней на три четверти лица.
– Опять тебя украдут, – обратилась к нему Прасковья со вздохом сожаления. – Не чокнуться бы.
– Нужно было взять меня с собой, – будто не услышав, спокойно сказал гомункул. – Я бы Сергея уговорил насчет Наташи… И муть нужно быстрее разогнать, – продолжил он, помолчав. – Это заразная машина. А то потом сама же будешь ругаться, когда придется их по всему городу ловить.
Гомункул знал, о чем думала Прасковья, вплоть до самых мимолетных ее мыслей, она могла и не отвечать ему вслух, но ей хотелось слышать звук собственного голоса.
– Так я не знала, что Наташа действительно влипла, – ответила Прасковья. – Да еще и успеешь ты побыть не дома. Ну и вид Сережи, конечно. Надо оно тебе? А Наташе полезно полежать – подумать. Тем более она сама до этого довела, когда херувимов вокруг себя разогнала постоянным кидаловом. Один вон аж в пригород сбежал. Если время будет поджимать, тогда и уговоришь.
– Но она не изменится, – возразил гомункул настолько спокойно, что даже как бы скучая. – Только на время.
– Так и город мы спасаем только на время, потом он опять тонет, мы его вытаскиваем, причем не только мы, а и люди вокруг. Это не значит, что мы не нужны, просто это нормальная рутина.
– Справедливо, – сказал гомункул.
Он, как и Прасковья, был в трениках, тапках, но не в майке, а в красной футболке. Принт с человеком-пауком отчасти сливался с цветом ткани. «Как город с окружающей географией», – невольно подумала Прасковья.
Чуть позже, когда Прасковья завалилась на неразложенный диван и укрылась одеялом, этот алый цвет вспыхивал в кресле в ответ на всяческие бледные мерцания телевизора в зашторенной темной комнате. Еще и мята зубной пасты не истаяла, еще Прасковья чуяла запах геля для душа, с каким помылась, прежде чем упасть, и даже задремать не успела, а Саша, ни одного сообщения не приславший за целый день, позвонил, будто из засады, и предложил познакомить с родителями.
– Ой нет, давай в другой раз, Саша. Я сегодня уже уработанная, – ответила Прасковья, а подумала: «Бедный».
Саша помолчал, но угадывалось, что обиделся. Кажется, он давно готовил этот сюрприз, к этому знакомству с различными родственниками Саши Прасковью вели, видимо, собрали что-нибудь на стол, хотели посмотреть на гомункула, прикидывая, насколько такой большой ребенок впишется в роль нежданного внука. Прасковья отчасти обиделась в ответ, потому что Саша как бы делал ей одолжение: принимал разведенку. А Прасковья должна была радоваться уже одному только факту Сашиного благородства. С другой стороны, он имел право обижаться, хотя еще и не знал, что его кинут; что все их сексы являлись отчасти (как совестливо думала Прасковья) актами реверсивного изнасилования.
– Ну вот что ты, – сказал Саша. – У меня и сестра вечер с подружками бросила. И брат из Катера приехал специально с женой и дочерью. Так трудно, что ли? Давай я заеду, а? Я ведь согласился с твоими Новый год встречать.
– Было не совсем так, – напомнила Прасковья. – Тебя Надя увела.
– Так ты из-за этого так взъелась? – тоскливо спросил Саша. – Ну извини, не знаю, что на меня нашло. Но ты ведь сама раз десять меня прогоняла. Иди да иди! На боли какие-то все жаловалась, что у тебя там болело, ты хоть сама-то помнишь?.. Мне и сестра сказала, что я дурак, – неожиданно признался он. – Сказала, что после этого номера, который я учудил, никуда бы не пошла на твоем месте.
– Ты своим родственникам рассказываешь, что между нами происходит? – делано возмутилась Прасковья. – Спасибо, блин, дорогой! А у мамы ты советов не спрашиваешь?
Он смолчал, но понятно стало, что замялся.
– В общем, давай завтра как-нибудь поговорим или еще когда, – сказала Прасковья и не без опасения, что он перезвонит еще не раз и не два, положила трубку.
Держа в руках телефон, глядела, как вспыхивает во тьме футболка гомункула. Звонка, к счастью, не было, и Прасковья незаметно для себя переключилась на другие мысли, припоминала случившееся за день, в очередной раз удивлялась этой экосистеме, которая выстроена была между бесами, людьми и херувимами. Надя паразитировала на Прасковьиных чувствах и на чувствах остальных людей, но это было такое нежное, в большинстве своем приятное паразитирование, отчасти обоюдное, так что почти и симбиоз. Умение Нади шарить в медиапространстве, как и ее обширные знакомства, были незаменимы, но требовались очень редко. При всем при этом Надя и Прасковья общались довольно близко. Надя через знакомого черта обеспечивала Прасковью земной работой, что, помимо оккульттрегерского скупого заработка, было неплохим подспорьем в небогатой Прасковьиной жизни.
Херувимов, по совести говоря, неплохо было бы посещать почаще, однако тут вмешивались два обстоятельства. Те херувимы, что жили в городе, не спешили общаться с Прасковьей, если им хватало денег на спиртное. Когда херувимы избегали встречи, их трудно было отыскать, они будто проваливались в какую-то городскую щель, куда Прасковья не имела доступа, кормились, собирая цветмет и бутылки, занимались этим, пока поднятая в городе муть не заслоняла их взор настолько, что невозможно было уже так легко конкурировать с обыкновенными смертными алкоголиками. Тогда уж кто-нибудь из херувимов мог достать Прасковью чуть ли не из-под земли, готов был, хотя и небезропотно, выслушивать упреки: где он был раньше, когда муть можно было задавить в зародыше, потратить на нее, еще медленную и неловкую, меньше сил?
С херувимами трудно было вести дела, и ну бы их совсем, но все упиралось в пару нюансов: только херувимы умели воскресить оккульттрегера, если до такого доходило; только херувим мог указать гомункулу, в чем заключена очередная муть.
Прасковья слышала, что в области есть города с покладистыми херувимами, которые сочетают алкоголь, семейную жизнь, чуть что бегут к оккульттрегеру; где симпатия и ненависть между херувимами и бесами выражены не так энергично, так что не нужно бояться, что они начнут сожительствовать, вступать в
