Лев Жаков - Убить Бенду
Юлий, пригнувшись, бежал по улицам. Предстояло сделать кучу всего. Сначала путь его лежал к тюрьме. С базарной площади схлынули покупатели, и под ярко-желтыми лучами заката остались только крестьяне с телегами и скотиной да нищие всех возрастов, которые отдыхали у фонтана от дневной жары. Пыльное марево над площадью улеглось с наступлением вечерней прохлады. Крестьяне, разведя костры, готовили немудреную еду, варили овощной суп или пшеничную похлебку. Юлий, ужом проскользнув между двумя возами, прихватил с одного пару яблок и нырнул в темноту уже известного читателю проулка у стены тюрьмы.
Зажимая нос, он осторожно перешагнул через труп.
Мертвый оруженосец по-прежнему смотрел в небо – уже мутными глазами. Нищий задержался над ним: «Что, браток, ловко я тебя подставил?» И, не дожидаясь ответа, побежал дальше.
У ворот караулки Юлий подмигнул стражнику:
– Кто дежурит?
– И ведь не противно начальству со всякой шушерой водиться, – не глядя на нищего, словно сам с собой разговаривал, отозвался бородатый стражник, сменивший молодого. – Как будто своих осведомителей да шпионов мало. Лучше бы жалованье увеличили, чем на сторону платить. И как только...
– Делали бы свое дело, так платили бы, – оборвал бормотание стражника Юлий. – Вон у вас под боком опять трупаки лежат, а вы штаны в караулке протираете. Кто, спрашиваю, дежурит? Тебя не предупредили разве, чтобы сразу провел, болван?
– Я те покажу болвана! – Стражник словно очнулся и попытался сграбастать нищего за ворот, но Юлий отскочил. – Предупреждали, да разве я такую шантрапу пропущу за просто так? Где трупаки, говори!
Юлий воспользовался тем, что стражник сдвинулся с места, и проскочил в дверь. Вслед ему неслась сердитая ругань.
В полутемной караулке сидели трое.
– Ты, что ль? – окликнул дюжий сержант нищего, замершего у порога. – Ну, чего?
Юлий огляделся и подошел к столу, за которым расположились стражники.
– Делаете так, папаша. Пусть хороший соглядатай за мной двигает, не близко только. За ним еще один. А следом пусть уже все, но осторожно. Квартал помнишь?
– Как не помнить, мы уж все ходы-выходы выучили, уж больно заковыристые улицы там.
– Кривой заботится о своей заднице, – согласился Юлий. – Когда я войду – подтягивайте стражников к самому дому. А как выйду – вваливайтесь и вяжите всех. Проверьте второй этаж, может, Кривой туда уйдет.
Сержант слушал, кивая. Затем спросил:
– Слышь, малец, правда, что Кривой тебя с улицы подобрал, умыл, всему научил?
Нищий нахмурился:
– Тебе какое дело?
– Да так, интересуюсь. Интересные у вас, разбойников, обычаи. Вроде как отца продаешь.
– Ты бы такого отца тоже продал. – Юлий сплюнул. – А я сирота, понял?
– Да мне-то что, я сторона, – пожал плечами сержант. – Только все ж нехорошо этак.
– Вот и молчи, коли сторона!
– Поговори! Ус еще не вырос, а старших поучаешь. Попадешься мне...
Юлий не стал дожидаться, когда плешивый сержант поднимется, и выскочил вон, пустился по дороге, иногда оглядываясь. Скоро он приметил за собой шпиона. Пока все получалось как надо. Лишь бы не сорвалось.
Улицы, которыми он шел, не слишком торопясь, но и не медля – солнце неуклонно сползало с неба, – становились все уже и грязнее. Булыжник под ногами давно закончился, и Юлий шлепал босыми ступнями по теплой вязкой глине, смешанной с навозом и отбросами. Кое-где поверх грязи были накиданы плохо обструганные доски, сбитые к обочине ботинками прохожих или развалившимися поперек дороги свиньями. Когда юноша обходил одну, наверху хлопнули ставни и ведро помоев выплеснулось перед самым его лицом. Юлий отскочил, задев плечом сутулого кожевенника, пропахшего ядовитыми испарениями. Тот, беззлобно ругнувшись, толкнул парня, однако Юлий увернулся от тычка, перепрыгнул грязную тушу и двинулся дальше, легко проскальзывая между прохожими.
В квартале, куда он вскоре попал, людей стало меньше. Солнце еще не село, но последние слабые лучи не доходили сюда: дома сбились друг к другу, нависали выступающими далеко над улицей вторыми и третьими этажами. Здесь, в конце квартала, чуть на отшибе, стоял дом, сквозь закрытые ставни которого пробивались веселый смех, голоса. Нищий дождался, когда следующий за ним шпион приблизится, – и вошел.
В глаза ударил яркий свет. На люстре, на столах, расставленных там и сям по всему помещению, на стойке, тянувшейся по правую руку вдоль всей стены, на подоконниках, даже на перилах ведущей наверх лестницы – везде горели свечи. Воздух был спертый, пахло горелым салом, пивом и потом, под закопченными балками потолка витал сизый дым. За столами сидели человек пятьдесят, они подпирали друг друга плечами, пили, ели и громко разговаривали. Когда дверь открылась, впуская посетителя, все замолчали и повернулись к нему. Только в дальнем углу еще звучал пьяный голос, но и он быстро стих.
– Кто это у нас здеся? – Из-за широких спин выступил коренастый плешивый человек, разодетый пестро, как диковинная птица попугай. У человека был широкий лягушачий рот и такие же, как у лягушки, холодные малоподвижные глаза. Быстро шевелились тонкие губы, а глаза смотрели не мигая, словно приклеились и никак их не оторвать. – Ты, голубушка? Припозда! Заходь, заходь. – Пестрый одним движением переворошил волосы на голове Юлия, для чего ему пришлось привстать на цыпочки. – Што столбом вста? Идь к нам, щас тя откормим.
– На убой! – крикнули неподалеку, и помещение содрогнулось от общего хохота.
– Я те щас самому убой сделаю, – отозвался Юлий, идя за плешивым.
В комнате возобновилось веселье. Между столами сновали две девушки в белых передниках. Ловко огибая бандитов, они разносили тарелки с мясом и хлебом, кружки с пивом, кувшины с вином. На симпатичных личиках можно было заметить следы недавнего страха, хотя девушки уже улыбались, смеялись некоторым шуткам.
– Где взял? – спросил Юлий, втискиваясь на скамью и кивая на прислуживающих девиц.
– Не узнал? – ухмыльнулся сидящий рядом одноглазый громила. – Это ж дочки старого пердуна, которому ты жабу в кувшин подкинул. – Громила, хохотнув, кивнул в сторону окна, и Юлий вспомнил замарашек, что месили глину для отцовских горшков на соседней улице.
Плешивый, что встретил Юлия, и был известным на весь город Кривым Пальцем, на которого устраивала сегодня облаву городская стража. Грабитель и убийца, глава разбойной шайки, второй десяток лет основательно портившей кошельки горожан и приезжих, репутацию города и настроение короля.
Кривой выделялся пестротой наряда даже в толпе бандитов. Убийцы и воры одевались просто, но украшали себя частью добычи. Кто цветной кафтан надел, кто шитый золотом кушак вокруг пуза накрутил, кто в красных сапогах красовался, кто шапочкой бархатной сальные волосы покрыл, кто в эти волосы перо воткнул, поломанное, ободранное, но сохранившее остатки былой пышности, кто прицепил к поясу дорогое оружие – в изукрашенных позолотой или камнями ножнах. Большинство, правда, и того не имели, потому что награбленное тут же спускалось в ближайших трактирах и борделях.
Кривой надел желтую шелковую рубашку – из-под нее выглядывал подол белой, исподней, – синие шаровары, снятые даже и не догадаешься сразу с кого, с заезжего ли мавра или же другого иноземца; препоясался фиолетовым кушаком, из-под которого выбивалась зеленая с золотыми цветами жилетка – модная новинка, – и поверх всего натянул голубой кафтан, на чей ворот падали концы красного шейного платка. Сегодня Кривой праздновал юбилей.
– Вроде ничего такие... – Юлий оглянулся на Кривого, который гладил его по спине.
– Чего? – удивился Кривой. – Папаша щастлив бут, што избавился от ртов. У него еще вон две штуки растут. А ты бы б, голубушка, оделся. В чистое.
Юлий дернул плечами, сбрасывая руку бандита.
– Я седни праздную. – Кривой отпил маленький глоток вина из глиняного бокала, что держал в руке. – Ребятам тоже ж надоть развлечься, покамест я отдыхаю, верно?
– А то! – поддакнул одноглазый громила и потянулся к платью горшечниковой дочери, как раз проходившей мимо с подносом, уставленным кружками. Девушка побледнела.
Кривой шлепнул громилу по запястью:
– Не трожь!
Девушка поспешила прочь.
– Я сказа: никаких рук, пока пир. Тупица. Три кинжала те в задницу. Пока не уйду наверх – девок не трогать. Еще речь никто не сказа.
Юлий поднялся, держась за живот.
– Прихватило, што ль, голубушка? Че корчисся? Идь одеваться-то! И мордашку водой обмахни, што ль. И другое тож.
Юноша прошел к лестнице, не глядя по сторонам. От волнения живот и правда прихватило, кишки перекрутились, как веревки на запястьях ведомого на эшафот. Но, преодолевая боль, нищий поднялся на второй этаж, зашел в комнатенку в конце коридора и быстро переоделся, обтер ноги, сунул в ботинки, кое-как зашнуровался и вышел. Пора было тикать.
