Предвестник - Василий Горъ
— Хейтеров?
— Отнюдь. Ты ж у нас мужчина великодушный! — хихикнула она. — Вот и благодарят. За понимание и за то, что похитители не узнали о прилете на твой остров самой Сэнди Уолкотт и не отправились за ней всей ЧВК…
Над этими фантазиями угорали до восьми вечера. Все, кроме меня. А я висел на телефоне, отвечая на звонки. Потом мне это дело до смерти надоело, и я наговорил на автоответчик фразу «Готовлюсь к турниру». Поужинал в тишине и спокойствии. Потом переоделся, послал к черту Афину, Мадонну и Кнопку, остающуюся за главную, вместе с Голиковой, Ростовцевой и Рыжовой спустился к конвертопланам и получил еще четыре пожелания ни пуха, ни пера. От двух «Яровитов», Черепа и Зимы.
Перелет до Вегаса прошел без треволнений. Посадка на облюбованную крышу и поездка на лифте — тоже. А потом начался бардак: метров семьдесят от лифтового холла до входа в выделенный нам блок помещений мы шли порядка пятнадцати минут, хотя для моей охраны Логан выделил человек двадцать дюжих секьюрити!
— Народ просто сошел с ума! — кое-как оклемавшись после прогулки сквозь безумствующую толпу фанатов, замученно выдохнула Линда. — За неполные сутки айтишники Секретной Службы отбили несколько десятков тысяч попыток хакнуть систему наблюдения, хотя о том, что все камеры на этом этаже физически отключены от сети, мы написали на сайте еще во время пресс-конференции. Кроме этого, сотрудники все той же Секретной Службы сбились с ног, блокируя попытки прорваться сюда, на крышу и на этаж, на котором располагаются выделенные вам номера; вокруг здания сплошной ковер из обломков сталкивающихся дронов; от въезда в подземный гараж раз пятнадцать оттаскивали разбитые и расстрелянные машины, а мне оборвали телефон, предлагая любые деньги за билет!
— Всё ля-ля — в комнате отдыха! — рявкнула Танька. Потом подхватила меня под локоть и уволокла в раздевалку.
«Раз „Секретная Служба“, значит, президент США все-таки прилетел!» — подумал я, потом выбросил из головы все посторонние мысли, в темпе переоделся, вышел в зал, поздоровался с тренерами и включился в работу.
Как обычно, особо не убивался. Как следует разогрелся, поработал с тенью, «потанцевал» с Тимуром и Тихоном, повозился на ковре с Рамазаном и Грегором Грейси, а потом уперся в массажку. Правда, не обнаружив там Игоря Матвеевича, напрягся. И не зря — Лерка, проскользнувшая в помещение следом за мной, заявила буквально следующее:
— Он прилетел. Но нам с Анькой не понравился его взгляд. Так что массаж тебе сделаю я.
Я коротко кивнул и начал раздеваться. Да, на краю сознания все-таки мелькнула мысль о том, что Матвеича, единственного члена команды, через которого меня было реально достать, надо было тоже отвезти на остров. Но я ее задвинул куда подальше, ибо этот мужчина, при всем его профессионализме и серьезнейшем опыте, дико бесил Рыжову и Ростовцеву «горизонтальным» интересом, скрывающимся за бесстрастным лицом, и позволять ему жить на нашем острове неделями они были не готовы. В общем, я снова отключил голову и потерялся в новых ощущениях: руки начинающей целительницы чуть ли не с первого прикосновения начали медленно, но уверенно раскручивать те запасы нерастраченной энергии, которые во мне скопились за двое суток безделья, во что-то вроде управляемого вихря! Да-да, именно управляемого — я откуда-то знал, что могу выплеснуть всю собранную мощь в любое мгновение, в любом направлении и хоть по частям, хоть одним ударом!
Пребывай я в обычном состоянии, наверняка задумался бы о том, к чему Лера придет, когда разовьет свой Дар до предела. А так просто наслаждался ощущением абсолютной гармонии души и тела. И ждал. Момента, когда меня куда-то там позовут.
К сожалению, после того, как в массажку заглянула Голикова и заявила, что мне пора, Лерка оставила мою тушку в покое, и вихрь начал потихоньку замедляться. Я попробовал его подстегнуть, но почувствовал, что еще не готов к подобным подвигам, и начал тратить энергию, улетучивающуюся впустую, на контролируемые перемещения. То есть, неосознанно следовал принципам древнего мастера из то ли японской, то ли китайской притчи, утверждавшего, что он ест, когда ест, бьет, когда бьет, и так далее.
Забавно, но при этом тело работало настолько четко и точно, что я добавил к перемещениям удары по воображаемому противнику, отводы «его рук» и нырки под контратаки. В итоге заигрался и более-менее пришел в себя только тогда, когда оказался в перекрестии лучей прожекторов и услышал слитный рев тысяч голосов:
— Чума-а-а!!!
Тут сама собой проснулась память и отправила меня вниз по искрящейся дорожке ко входу в октагон. Ну, а руки над головой я вскинул сам. Когда увидел на левой половине ближайшего экрана фотографию Артура Гаспаряна и допер, что «слепая жеребьевка», как и положено, уже состоялась, и мне подобрали первого противника.
Воплей ринг-анонсера, описывавшего мои ТТХ и достижения со времен царя Гороха, не слышал — вглядывался в фигуру армянина, мечущегося по своей половине восьмиугольника, и пытался поймать его взгляд. Все остальные телодвижения, предваряющие выход на канвас, тоже прошли мимо — я слышал только голос Таньки, монотонно повторяющей фразу «Он боксер», чувствовал только ладони Лерки, разминающие трапеции, и без какого-либо участия разума наглухо закрывался от невероятно насыщенного эмофона зала.
Оказавшись в восьмиугольнике, запоздало сообразил, что Голикова пыталась переключить меня в нужный режим, развернулся на месте, проартикулировал слово «Помню» и, наконец, «вцепился» в своего противника. В смысле, не только увидел его глаза, но и почувствовал его, как часть самого себя. Вот и жил им. До команды рефери и первого пристрелочного джеба, который в принципе не мог до меня дотянуться. И чувствовал легкое неудобство из-за того, что эта часть опасается ударов ногами и проходов в ноги, не привыкла к объему и весу шингартов, не очень уютно чувствует себя в октагоне и так далее. Впрочем, все это не мешало работать — я привычно занял центр канваса, поймал свою дистанцию и начал поддавливать. То есть, держал армянина на дистанции, на которой он чувствовал наибольший дискомфорт, раз за разом проваливал в атаках и пробивал неакцентированные серии туда, куда хотел. Благо вихрь еще крутился, и любые перемещения удавались так, как будто я отрабатывал их по тысяче лет.
К середине раунда в эмоциях кавказца из Канады появились первые искорки растерянности. А после того, как я два раза подряд чувствительно приложился к его печени — злость. И он решил забыть о чистом боксе. Зря: почти все, что в профессиональном боксе традиционно считалось
