Виктория Угрюмова - Белый Паяц
Сейчас перед ним лежала широкая, синяя в предрассветной дымке дорога, петляющая между зелеными холмами и золотыми лоскутами пшеничных полей. Повозку подбрасывало на ухабах, и тогда колокольчики, украшавшие ее расписные борта, весело звенели.
Ллур лениво и нежно перебирал струны лютни, сделанной из конского черепа, оправленного в серебро, и инструмент отзывался на его прикосновения почти человеческим голосом.
Рамзай играл кинжалами. В его ловких пальцах они метались, как маленькие голубые молнии, и это было красиво и страшно одновременно. Керберон видел, что может сделать с неразумным противником этот милый, молодой на вид человек с гладким лбом баловня судьбы и глазами философа. И при этом воспоминании его бросало в дрожь.
Гаддеби по прозвищу Наперегонки-с-Ветром гарцевал на вороном коне рядом с повозкой. Он не умел долго сидеть на одном месте, всегда куда-то несся и что-то затевал. Вот и теперь он пришпорил своего скакуна и унесся в поля, гикая, свистя и вытворяя в седле невероятные трюки.
Бэрен полировал свои диковинные мечи, похожие на огромные серпы жнеца.
Оракзай громко читал стихи – гениальные строки своего любимого, но давно забытого людьми поэта Рабанга, жившего в другое время и в другой стране. Его низкий гортанный голос разрывал тишину дня, завораживал, очаровывал, будто чертил в воздухе огненные руны, – и каждое слово навсегда врезалось в память…
Это в ту минуту казалось, что навсегда, а теперь Керберон мог вспомнить только две последние строчки:
И музыки для песни не хватало.Вот только слов для песни не нашлось.
Впрочем, это было даже по-своему забавно. Арбогаст оценил бы изящество и тонкость сложившейся ситуации.
Арбогаст – желтоглазый убийца, лучший учитель, какой может быть у человека, лучший враг, которого он может заслужить. Однажды я встречу тебя, ведь Рамзай говорил, что рано или поздно все дороги в подлунном мире пересекаются. Непременно пересекаются. Однажды я встречу тебя и брошу тебе вызов. У меня мало шансов победить – ибо я отлично помню, кто ты и кто я. Однако я верю в то, что мне помогут ненависть и любовь. Но даже если и не помогут, ты задолжал мне этот смертельный поединок и ни за что не откажешь в нем. Я верю в это, как иные верят в загробную жизнь в царстве Пантократора; я верю тебе, ибо ты никогда не был трусом и лжецом.
Арбогаст с нежностью смотрел на черноглазую красавицу Анерру…
Об Анерре наемный убийца вспоминать не стал.
* * *Гус Хиттинг выслушал помощника, падающего с ног от усталости, и милостивым жестом отпустил беднягу. Тот буквально вывалился из дверей его кабинета, а чегодаец налил себе полный бокал гинзы (видел бы это господин придворный церемониймейстер, готовый жизнь отдать за убеждение, что гинзу принято пить крохотными стаканчиками, – вот бы его перекособочило) и довольно улыбнулся.
С такими людьми, как Фрагг Монтекассино, приятно иметь дело. Пускай дюк Субейран и зиккенгенцы временно недоступны для отправления правосудия, а вот среди других заговорщиков уже прокатилась первая волна внезапных смертей.
Склонный снисходительно относиться к человеколюбивым взглядам своего монарха в мирное время, мавайен гро-вантаров полагал их недопустимой роскошью и опасным излишеством в тяжелую годину. Но поскольку рыцарская присяга не давала ему возможности впрямую нарушить приказ своего повелителя, он просто делал все от него зависящее, чтобы обстоятельства сложились в пользу короля и короны. Гус Хиттинг снова ухмыльнулся – ему бы такие возможности и умения, как у Монтекассино, тогда бы от Сумеречной канцелярии не зависели разве только восход и закат солнца. И возможно, приливы с отливами – по чистому недоразумению. Так что вполне можно с чистой совестью заявить, что своими возможностями великий магистр не злоупотреблял.
Они договорились быстро – уже за второй порцией волшебного десерта, приготовленного старательным бакором: Сумеречная канцелярия предоставляет всю необходимую информацию, чтобы не нагружать лишними проблемами и без того замотанных рыцарей ложи Всевидящего Ока, а воины Пантократора берут на себя основную работу. Чегодаец только что получил сообщение о трагической и странной смерти барона Отфрида Лангранка, отважного рубаки, героя многих военных кампаний и страстного приверженца зиккенгенских принцев. Он мог поставить под их знамена не меньше четырех тысяч прекрасно вооруженных и обученных воинов, так что его кончина была на руку королю.
Но вот что больше всего интересовало начальника Сумеречной канцелярии: хотя официально считалось, что барон Лангранк умер естественной смертью (никого в запертой изнутри на массивный засов опочивальне, находящейся на последнем этаже центральной башни его замка, не было, да и быть не могло), перепуганные домочадцы твердили, что глаза покойного буквально вылезли из орбит, а лицо свела судорога, и причиной тому был ужас, навсегда застывший в его остекленевших зрачках.
Хиттингу было любопытно, что такого мог увидеть барон, чтобы умереть на месте от страха. Что или кого нужно предъявить человеку, в одиночку удерживавшему бастион Газа от нескольких десятков разъяренных тагастийцев, которые никогда не славились рыцарским отношением к пленным. Но Фрагг Монтекассино вряд ли поделится своими секретами. Да и стоит ли их выпытывать? Порой и начальник Сумеречной канцелярии должен спать спокойно.
Кстати, о сне…
Чегодаец выглянул в окно. Там занимался рассвет нового дня, и ни о каком отдыхе помышлять не приходилось. Было у него в запасе два часа, и Гус подумал было, а не заехать ли ему в гости к прелестной виконтессе Ди Тораджа, но тут же отбросил эту идею как не совсем удачную. В последнее время на него навалилось слишком много работы, и он уделял любовнице так мало внимания, что она, кажется, на него обозлилась. Причем всерьез. Во всяком случае, в особняке Ди Тораджа его принимали гораздо прохладнее, чем год тому назад, в самом начале их связи. А теперь, в связи с последними событиями, они станут видеться и того реже – если это вообще возможно. Так что на период государственного кризиса о личной жизни придется забыть, а после окончания войны лучше приискать себе новую любовницу, не отягощенную старыми обидами и претензиями, и погрузиться в новую страсть. Хиттинг искренне полагал, что в этом деле основная прелесть заключается в новизне.
Надо бы однажды расспросить Фрагга Монтекассино, как ему удается сохранять нежные отношения со всеми бывшими любовницами и пользоваться их благосклонностью, когда ему только взбредет в голову. Но вряд ли великий магистр поделится и этими своими секретами, хотя марбасы, бакоры и пселлусы тут явно ни при чем.
