Ольга Голутвина - Крылья распахнуть!

Бенц криво усмехнулся. Да, они втроем управятся с озверевшими женщинами. Но кто из небоходов поплатится жизнью за ненужную эту победу?

А старик так же тихо подбросил капитану еще одну мысль:

— Слыхал, сынок, как за окнами скрипел снег?

Дик поежился при воспоминании о тяжелых шагах за стеной.

— Мы в Хэддане, — задумчиво сказал Отец. — Конечно, и над этими землями власть Старших и Младших богов… а все-таки не хочется злить ту, что была здесь госпожой.

Боцман что-то одобрительно буркнул.

Бенц вздохнул, коснулся пальцами куртки в том месте, где на подкладке, у сердца, пришит был кожаный лоскут с изображением Риэли Насмешницы. Мысленно попросил прощения у божественной защитницы. И впрямь, незачем дразнить свергнутую богиню.

— До утра запрем всю свору вместе с их мертвецами и ляжем спать, — принял он решение. — Караулим по очереди, я первый. Утром уйдем. — И добавил без уверенности: — Если встретим какую-никакую стражу — расскажем про этот постоялый двор.

Нежеланные гости ушли на рассвете. Берта, выйдя за ворота, трижды плюнула на след их лыж и прошептала проклятие.

Слабое утешение. Хозяйка постоялого двора знала, что колдовская сила ушла со смертью старой Эрментруды…

Берта вернулась в дом, где другие женщины выли в голос, оплакивая покойников.

До сих пор они молчали. Сидели в темной комнатушке, прижавшись друг к другу, и сдерживали слезы, боясь разбудить недругов, что дрыхли за стеной. Молча терпел боль очнувшийся среди мертвецов Клаус — его притащили сюда вместе с трупами, и он всю ночь просидел в углу, закрыв ладонями разбитое лицо.

Молчали и утром, когда пришельцы шарили по сундукам в поисках одежды вместо своих разорванных рубах и набивали в кладовой сумы съестными припасами.

И лишь теперь, когда враги ушли, постоялый двор содрогнулся от воплей.

Берта, по лицу которой катились крупные слезы, накинулась на сыновей, обвиняя их в том, что они уцелели:

— Мужчины погибли — а вы, сосунки, живы! Берегли себя в драке, да? Ну, сберегли! На ком теперь семья держаться будет? На вас? Тоже мне опора! Гейнц на медведя хаживал! Курт ножом мог рысь прикончить! Мой брат, когда его дом горел, на столе стоял да потолочную балку держал, чтоб не рухнула на домочадцев, которые добро на двор вытаскивали! А вы, битые сопляки? Да вы вдвоем не стоите одного своего отца!

Парни хмуро отмалчивались.

Вошла угрюмая, бледная Вилда. Берта тут же перенесла свою ярость на нее:

— А ты, потаскуха, чем в сарае занималась? Разнежилась, да? Не смогла тому здоровяку по горлу ножом полоснуть?

— Ему полоснешь!.. — с непонятной гордостью ответила Вилда. — Ему, проклятому, полоснешь, как же!..

— Если б ты не сплоховала, были бы наши мужики живы!

— Не о том горюешь, — жестко сказала Вилда. — Мужики вот хоть из этих щенят вырастут. Их не сбережем — других нарожаем. Нам, бабам, не привыкать. Вот Эрментруда — это утрата.

Вроде и негромко произнесла это Вилда. Вроде и должны были эти слова потеряться в общих причитаниях.

Не потерялись.

Одна за другой женщины смолкали, оборачивали к Берте растерянные лица. Да, они еще вечером видели, что Эрментруда умерла. Но, оглушенные страхом и горем, не поняли, что это значит для них.

Эрментруда! Хранительница тайных чар, дарованных предкам Черной Госпожой! Держательница залога, данного богиней! Чего стоит семья, не сохранившая древнее сокровище? Как жить ей без покровительства Лесной Матери?

Причитания взметнулись с новой силой. Уже не умерших родичей — себя оплакивали женщины. Вилли и Клаус, до этой минуты сдерживавшие горе, размазывали по щекам злые слезы. Берта, суровая, сильная Берта, которая теперь осталась старшей в семье, стонала, раскачивалась, вцепившись пальцами в волосы.

Старшая в семье? А долго ли сохранится семья? Горсткой пепла разлетится семья по миру, превратится в одиночек, в жалкий сброд…

На плечо Берты легла рука.

— Глянь-ка, — странным голосом сказала Вилда.

Берта обернулась — и в своем отчаянии не сразу поняла, на что ей указывают. А когда поняла — обомлела.

Вслед за нею и другие женщины оборачивались, обрывали плач, во все глаза глядели на Гризель. На веснушчатую, лопоухую Гризель. На Гризель, от которой в доме почти не было проку. На Гризель-дурочку.

Девочка сидела на полу, закрыв глаза. Правая рука ее была поднята — теребила воздух, пряла незримую нить. Губы беззвучно что-то шептали.

Все разом подумали об одном: Гризель про себя повторяла древние, заплесневелые, неразборчивые слова, которые еще недавно вслух пела Эрментруда.

— Она… училась? Запоминала? — задохнулась от волнения Берта.

Вопли прекратились. Все с надеждой глядели на девочку, внезапно ставшую сердцем, смыслом их жизни.

Гризель, прекратив прясть нить из воздуха, произнесла негромко, но твердо:

— Черная Мать недовольна нами. Десять лет она не возьмет из наших рук кровавой жертвы. На десять лет кладет запрет на убийство человека.

Родичи растерянно зашушукались.

Гризель не поднимала ресниц, чтобы не выдать себя веселым блеском глаз.

Девочка не любила, когда убивали людей. Предсмертные крики гостей, которых приносили в жертву богине, приходили в сны.

Десять лет Гризель будет спать спокойно. А потом придумает что-нибудь еще.

Ожерелье-VI. Вечерняя гавань

1

О мол дробятся волны неустанно,

И корабли качаются в порту,

Сплетая снасти в хаосе тумана,

И слепо тянут мачты в темноту.

Здесь, у берегов южной Джермии, море не хотело признавать зиму. Не вспоминало о суровых штормах, не думало о ветре, с ревом летящим над волнами, и уж совсем не желало бить в берег свирепыми валами. Единственной уступкой зиме был густой туман, затянувший порт, укрывший прибрежные дома и загоны для лескатов.

Аквамарин не плыл — скользил, наслаждаясь покоем. Серебристая чешуя облегала тело, жаберные крышки выпустили наружу жабры, руки с перепонками меж пальцев устремлены были вперед. Маг не думал о движении, как птица не думает о полете, а путник — о ходьбе. Мысли были устремлены к подземелью под Семибашенным замком.

В последнюю встречу с друзьями Аквамарин рассказывал о чудесах южных морей. О сказочных коралловых садах, о разноцветных, словно осколки радуги, рыбках, о таинственных подводных гротах. О том, каким вихрем может закружиться потревоженный косяк рыбы. О том, как ползет по дну, перебирая щупальцами, осьминог — и меняет цвет, становится почти неразличимым на песке. Как парит в воде огромная черепаха, мягко взмахивая ластами. Как суетливо, бочком-бочком бегают меж камней и раковин маленькие крабы… А как хороши песчаные берега, ровные и пологие, где славно лежать в полосе теплого ленивого прибоя. Там спокойно, туда еще не добрались люди…