Циклоп - Генри Лайон Олди
— Почему? — Амброз оставил варган в покое.
— Ты храбрец, а я трус. Да, я, Вазак Жирный, повелитель гробов — трус.
— Даже трус кусается, если его загнать в угол.
— Предпочитаю иметь пространство для маневра. Я трус, но не дурак. Ты удивлен моим признанием? Так это не тайна…
— Продолжай, — кивнул Амброз.
— Ты красив, тебя любят женщины. Я похож на квашню с тестом. Мои женщины мертвы, они не любят, а покорствуют. Ты владеешь собой, как гвардеец — мечом. Меня снедают страсти, которых мне не укротить. Короли ценят тебя. Мной пользуются при необходимости. Когда необходимость проходит, меня брезгливо отбрасывают. Ты — предмет зависти. Я — мишень для стрел презрения. Ты еще не устал от моей исповеди?
— Я благодарен тебе. Продолжай.
Толстяк с изумлением смотрел на собеседника. Он не узнавал королевского мага. Начнись весенняя гроза, зацвети черемуха, превратись галька в золотые монеты — все это было бы естественней, чем поведение Амброза. Чем-то королевский маг напоминал мертвеца, поднятого меньше часа назад. Такие дрейгуры еще не поняли, что мертвы. Им кажется, что они живы, просто больны — и они прислушиваются к себе, словно люди, впервые узнавшие, что хворь уже отмерила им срок. О да, восставший мертвец поначалу схож с тяжелобольным: во всем ищет признаки болезни, находит их или изобретает; в любую минуту он — не здесь, не до конца, потому что судьба крадется на мягких лапах, и надо услышать первым, обернуться на звук…
— Я все сказал, — буркнул Вазак. — Все, что хотел, и ничего нового.
— Ты жалеешь о своей откровенности?
— Да.
— Не жалей. В сущности, ты ответил на мой вопрос. Мы, маги, встречаемся только по делу. Кузнец сидит с кузнецом за кружкой пива, и болтает о бабах. Скорняк со скорняком ловят рыбу по выходным. Солдат с солдатом играют в кости. Две кумушки ворошат грязное белье соседей. И только мы, знатоки рун, мастера метаморфоз, кудесники и чародеи… Ревность. Соперничество. Страх. Зависть. Злорадство. Обида. В результате — только по делу, и никак иначе. Почему, Вазак?
Толстяк пожал плечами:
— Так устроен мир.
— Я объявил Дни Наследования. Все, кто сочтет нужным, соберутся у башни Красотки. Думаешь, нас будет много?
— Я приду.
— Я тоже. Симон уже там. Уверен, явится и Талел. Кто еще? Десять человек, приятель. В лучшем случае, дюжина. Вряд ли больше. Почему?
— Остальным наплевать. Что ценного может быть у покойницы Инес?
— Умерла одна из нас — наплевать. Уважить мертвую — наплевать, и растереть. Только ценности — польза, и хватит. Если ценностей нет, большинство и пальцем не пошевелит. Тебе не кажется, что мы уроды? Говорят, у поэтов то же самое…
— Не знаю. Я не поэт.
— Ладно, оставим. Поговорим о чем-нибудь веселом. Ты помнишь труп Красотки?
— О да! — мимо воли вскрикнул некромант.
Вот это был прежний, знакомый Амброз. Заморочить голову, отвлечь пустым, лживым разговором — и вдруг прыгнуть волком из чащи, вцепиться клыками в глотку. Задать внезапный, болезненный вопрос — удар под ложечку! — и с мечтательной улыбкой глядеть, как собеседник станет выкручиваться. Пытаясь вернуть самообладание, Вазак глядел на клубящиеся тучи, похожие на грозди сизого винограда, и видел изменения Инес ди Сальваре, хладного тела в зимней могиле. Толстяка била дрожь, в паху все налилось. «Страсти, которых мне не укротить», — с горечью вспомнил он. И в сотый раз пожалел о дне, когда пришел к башне Талела Черного, просясь в ученики.
«Скорняки ловят рыбу по выходным. Солдаты играют в кости…»
— Ты знаешь заклинания, способные причинить такой вред? — Амброз подошел ближе, взял некроманта за плечо. — Метаморфозы тела, при жизни и после смерти? Без смысла, изменения ради изменений?
— А ты?
— Я не знаю, — спокойно ответил королевский маг.
— Ты, Амброз Держидерево? Ученик Н'Ганги Шутника?
— Да, я. Понятия не имею. Я даже не представлял, что такое возможно. Единственное сравнение, которое приходит мне на ум — вода. Она принимает любую форму. Заключи ее в самый замысловатый сосуд, набери в горсть, рассей брызгами… Но плоть — не вода. Умом я в силах представить тело, способное к быстрым, а главное, сиюминутным метаморфозам. Но на практике… Так знаешь, или нет?
— Нет, — Вазак мотнул головой.
Шапка сползла ему на глаза. Поправляя ее, толстяк обратил внимание, что Амброз пришел на встречу с лошадью. С детской лошадкой-качалкой, выточенной из липы. Маленькая, для годовалого ребенка, игрушка стояла в трех шагах от магов. Боком она прижималась к узловатому стволу арчи, в тени вечнозеленой, курчавой кроны. Резчик постарался на славу — лошадка вышла, как настоящая. Равийский аргамак, дитя беспечных табунов; вот-вот ринется наперегонки с ветром.
Спросить, зачем Амброзу нужна липовая лошадь, некромант постеснялся.
— А Талел, твой учитель? Он знает?
— Спроси у Талела.
— Боишься?
— Да, — с ледяным спокойствием ответил Вазак. — Я боюсь рассуждать о том, чего знает, а чего не знает мой учитель Талел. Я боюсь отвлекать учителя пустой болтовней. Поэтому я жив до сих пор. И могу забавлять тебя на морском берегу. Зачем ты звал меня? Посетовать, что мы редко видимся? Предаться воспоминаниям о мертвой Красотке?
— Поговорить. О разных разностях, не завидуя и не прицениваясь. Так, словно завтра конец света, и все потеряло смысл. Представь, что в конце недели ты умрешь…
— Не хочу.
— И все же представь. Подобные мысли отлично проветривают голову.
Вазак отшатнулся:
— Это угроза?
— Прости меня, друг мой, — Амброз развел руками. — Я выбрал неудачный пример. Представь, что в конце недели умру я. Так тебе больше нравится? Мой срок отмерен, и мне хочется напоследок заняться пустяками. Все серьезные дела утратили смысл, а пустяки, знаешь ли, вечны. Помнишь ли ты свое ученичество у Талела?
— Лучше, чем хотелось бы, — буркнул толстяк.
— Я тоже помню годы, проведенные при храме Шамбеже. Я был молод, а молодость — пора страстей. Каким образом Талел будил сердца учеников? Не сомневаюсь, что Черный знал множество оригинальных способов…
— Не твое дело.
Вазак отвернулся. Толстяк боялся, что лицо выдаст его. Иногда он полагал, что оригинальные способы Талела превращали сердца учеников в козий сыр — ноздреватый, пористый, текущий мутной слезой. Тот сыр, чей запах — удовольствие для знатоков, и вонь для большинства. Искусник Талел был неутомим, орудуя страхом и ужасом, ужасом и страхом. Могилы, откуда несся тихий шепот. Мертвецы, желающие тебя. Крысы с лицами родных и близких. Ласки, от которых выворачивало наизнанку. Пытки, которых ждешь, как праздника. И наступала ночь откровения, когда ученики начинали путать страх с доверием, а ужас с блаженством. Все в мире теряло краски, кроме извращений, обернувшихся счастьем. Фундаментом они ложились под заново возведенную башню души ученика. Ты становился некромантом, и обратного пути уже не
