Сергей Малицкий - Юдоль
Что же выходит? В лесу, на холме на полпути к Кете было много тати. Но не только тати. С ордой был странный колдун-шаман Аиш, что унес рог. Получается, что с нею же был и Такшан? Туда же кладем и стражников приделанных, и тех, кому, скорее всего, вез одурманенных девок торговец-полукровка. Тогда уж тати не сами по себе, а под рукой приделанных. Приделанные под кем? Если та крылатая колдовская мерзость на крыше действительно ловчий Пустоты Пангариджа, тогда выходит, что и все прочие служат ему — и Такшан со своими стражниками, и адресат девок — Анниджази с подручным Харшем, и Аиш с рогом, и тати, которых он вел. И тот, кто ходит по деревням и приделывает. И убитый в Туварсе Шехур. И второй адресат Истарка, с дома которого, скорее всего, навалилась на Ак лихорадка. И сам Истарк. Ездит из города в город, нанимает охрану из головорезов, не боится их, стреляет из плохого ружья так, как Каю и не снилось. Не старший ли он над всей этой сворой. Значит, он тоже ловчий Пустоты? Чего они все хотят от Кая? Там, под Кетой, они скорее прощупывали его, чем пытались убить. Захотели бы убить, убили бы. Вряд ли и Васа выручила бы, и Каттими, и торговцы. Но потом они нацелились на Каттими. Почему? В чем секрет?
Кай осторожно повернул голову, разглядел в подрагивающем свете лампы профиль и плечо утомленной, посеченной шрамами, оскорбленной тем же Такшаном девчонки. Значит, и в тебе есть какой-то секрет? Или твои насторожи, что ты сплетаешь ежедневно, и здесь раскинула их от воды до скалы, мешают служителям Пустоты? Тогда чего они хотят от него самого, если так старательно избавляются от его спутницы? Уж не перетащить ли, в самом деле, на свою сторону? И отчего целую неделю смотрит мрачнее мрачного, хлопает глазами, сдерживает слезы Каттими? Или у них и правда что-то начало получаться?
Кай раздраженно вздохнул. Странно, но, после того как девчонка натянула свою насторожь, словно стало легче дышать. Думать так уж точно. Долго она сплетала ее в этот раз, долго. Так к чему же он должен прийти?
Имен в голове приходилось держать много, но главное ускользало, хотя вроде бы таилось где-то рядом. К тому же следовало подумать, о чем говорить с Ашу? Охотнику не раз приходилось объясняться со старшиной проездной башни Хурная, и всякий раз он чувствовал, что тот непрост, очень непрост. Ничего не происходило в Хурнае без ведома этого едва приметного вельможи, хотя правил в клане Кессар — клане Руки — младший брат предпоследнего правителя всего Текана — Кинун. И его жена, прекрасная Этри, скорее всего, связана с тринадцатым кланом. Она была в Ламене, она задурила голову тому молодому воину, больше некому. Тогда ведь и Ашу связан с тринадцатым кланом? Да и старший из знаменитой троицы — Мелит — нынешний урай Хилана, недавней столицы Текана, тоже вряд ли был в стороне от странного клана? Значит, Васа, Мити и еще сколько-то неизвестных Каю воинов, да и вся хурнайская семейка ураев — еще одна сила? Хорошо хоть они не вместе с приделанными. Хотя может ли он быть уверенным в этом?
Кто там еще остался? Клан Смерти, который простил Кая только потому, что с ним стал разбираться сам Хара? Один из двенадцати, один из великих колдунов или один из богов, один из комочков пепла, что остались от богов, у которого на голове крест.
— На голове крест, — повторил вполголоса Кай.
— Ты что? — пробормотала сквозь сон Каттими.
— Ничего, — зарылся губами в короткие волосы девчонки Кай и снова вспомнил и о мече Хары, и о желании того разобраться с Каем, и о кресте на его голове, и о том кресте, который вырезают на головах жертв члены тринадцатого клана. Можно было подумать, что Хара и тринадцатый клан заодно, если бы не убийство урая клана Смерти.
Ох, ведь треснет голова от таких мыслей, треснет! А если вспомнить сказку, рассказанную Неку, которая до ужаса напоминала правду? Да вспомнить о Сивате и об Ишхамай? Нет, разговор с Ашу необходим, но нужно срочно разыскивать кого-то из двенадцати и говорить с ним, говорить. Да и чего бояться? Глинок больше нет, хотя троица в черном поскакала куда-то на восток… У них они ведь могли и быть? Чего они хотели? В самом деле, прекращения Пагубы или еще чего-то? И скольких из них придется еще убить? Хотя ведь он не убил еще никого, он просто приносил с собой их смерть, приводил с собой их смерть. Совпадал с их смертью. И всякий раз чувствовал, как его сладостно разрывает, как сладостно корежит его нутро, словно сиун каждого, перед тем как развеяться под кровавым небом, проходил сквозь плоть зеленоглазого охотника и пьянил его своей силой.
Веки потяжелели, и, уже засыпая, Кай повторял имена двенадцати — Асва, Хара, Агнис, Кикла, Неку, Хисса, Паркуи, Сакува, Кессар, Сурна, Эшар и Паттар. Выделил тех, кто могли быть все еще живы, и затвердил и их имена отдельно — Асва, Хара, Хисса, Паркуи, Сакува, Эшар. Шестеро мертвы — шестеро живы. Вроде бы живы. К кому следующему? В Зену? В клан Солнца — клан Хисса? Значит, к Хиссе? Он вспомнил сон-видение и рыжеволосую веснушчатую женщину с зеленым венком на голове, одетую в желтое платье и солнечные лучи. Там, в Храме Двенадцати Престолов, она плакала. Что сказала о ней Кикла? Хисса более других привязана к прошлому и она бы могла рассказать многое? Именно к ней нужно отправляться. Заканчивать все дела в Хурнае и отправляться в Зену — искать Хиссу.
Утром Кай поднялся задолго до Каттими. Невидимое солнце еще только подсветило край небосвода, а он был уже на ногах. Растопил печь, поставил на огонь котел с водой, окунулся в холодную морскую роду, растер кожу, оделся и поднял к лицу ладони. Так и не удалось толком прислушаться к уже давним словам Сакува, разбудить в себе способности к колдовству. Вот и Каттими, юная колдунья из вольных, о том же. А как тут разбудишь способности, когда словно с забитым камнями ртом приходится кричать? Ведь рассказал же Неку, что не может быть колдовства в Салпе? А если и может, то едва-едва.
— Едва-едва, — повторил Кай и постарался сосредоточиться. Постарался забыть обо всем. О Хурнае и о встрече с Ашу, о чуме в Аке и приделанных в Туварсе, о слезах Каттими и о той мути, что нет-нет да и подступала под горло охотника, о близком походе в Зену и о том неведомом, что должно было ждать его дальше. Хотя о Каттими забыть было невозможно. Или возможно? Ведь забыл же он о Неге? О хрупкой, раскосой девчонке, его названой сестре, искусной канатоходице и жонглерше, жадной до его губ и рук… Так не забыл же. Нет. Просто опустил нетленной и неприкосновенной в самые темные глубины собственного нутра. И Каттими следует опустить туда же. Хотя бы на ближайший час. Опустить и забыть о ней, а помнить только о собственных ладонях и о том, что пытается он расслышать и ощутить внутри самого себя.
