Дуглас Брайан - Глаз Кали

В горле варвара зародилось рычание. Он чуть повернулся, не противясь тяжелой лапе, что придавила его к земле, и направил острие меча так, чтобы оно смотрело прямо зверю в грудь, затем резко дернулся в сторону.

Зверь рванулся за добычей и лязгнул зубам в воздухе… И в этот миг сам напоролся на острие меча. Испустив громкий торжествующи вопль, Конан выдернул меч из раны зверя и вскочил на ноги. Сталь победно засверкала киммерийца над головой.

Монстр припал к земле, рыча и готовясь совершить новый прыжок. Казалось, рана в груди совершенно его не беспокоит, но кровь вытекала оттуда широкой темной струей и пятнала листья. Сквозь непрерывное чихание и слезы Конан видел, что противник его серьезно ранен, и это наполняло сердце варвара ликованием.

Наконец-то он нашел достойного врага! Конан вдруг понял, что стосковался по настоящей битве — по такой битве, в которой ему грозила бы серьезная опасность. Это ощущение будоражило его, заставляло чувствовать себя живым. Многочисленные схватки с трусоватыми разбойниками или слабосильными уличными грабителями не шли ни в какое сравнение с этим поединком.

Схлестнулись два мощных дикаря в глухой чаще вендийских джунглей, посреди ночи, полной шорохов и таинственных звуков.

Конан был почти благодарен монстру за то, что тот вылез из своей берлоги и отправился на охоту, избрав своей добычей на сей раз человека.

Второй прыжок зверя стоил ему жизни. Казалось, чудище понимает это, но не может не атаковать. Возможно, у этого животного существует собственное представление о чести. Конан встретил своего врага мощным ударом меча, перерубившим одну из когтистых лап.

Раздался оглушительный вой, от которого содрогнулись джунгли, и Конан подхватил этот клич собственным воплем. Зверь катался по земле. Из обрубка лапы хлестала во все стороны кровь. Конан подскочил к нему и третьим ударом перерубил ему горло. Голова чудища откатилась в сторону, раз лязгнула челюстями и затихла. Желтый свет в глазах погас навсегда.

И тут Конан почувствовал, что вся его кожа горит, точно в огне. Он огляделся: весь он пошел пузырями, как будто и впрямь обварился кипятком или обжегся, упав в середину костра.

Он посмотрел на убитого им зверя. Язык, высунутый между зубами, почернел. Там, где на траву и опавшие листья попали капли звериной крови, уже дымились крохотные огоньки. Как будто из каждой кровавой капли зародился собственный небольшой костер.

Скоро удушливым дымом затянуло всю поляну, где происходила схватка. Огонь разрастался и начал потрескивать.

Этого только не хватало! В джунглях пожар! Если огонь разгорится, спасения не будет никому. Не хватало еще сгинуть здесь бесследно только потому, что какому-то глупому монстру вздумалось перекусить киммерийцем.

Конан бросился к огонькам и принялся яростно их затаптывать. Но чем больше он бил по ним ногами, тем ярче они разгорались.

Конан плевал в них, забрасывал землей, даже пробовал молотить по ним тушей убитого зверя. Все было бесполезно. И кожа киммерийца горела все сильнее.

Наконец он сдался.

Следовало отыскать какой-нибудь ручей или озеро, причем как можно быстрее. Если забраться с головой в воду, то остается вероятность пережить натиск пламени.

Конан побежал сквозь джунгли. Он больше не думал о самке леопарда, которая наверняка охотится неподалеку. Почему-то Конан не сомневался в том, что она не станет есть убитого им монстра и уж тем более не потащит его мясо детенышам. Ей потребуется другая добыча.

Но киммериец ею не станет.

Кожа у него горела все сильнее.

Он отбежал на сотню шагов и остановился, чтобы посмотреть, что происходит на поляне, где он оставил труп.

Киммериец обернулся, ожидая, что увидит разгорающееся пламя. Зловещий багровый свет, ползающий между стволами деревьев и лижущий их корни… Начало гигантского пожара, который пожрет большую часть джунглей…

Но ничего подобного он не увидел. Там, откуда он бежал, не было вообще ничего. Ни света, ни дыма. Как будто ничто там не горело.

Конан вспомнил, как пламя ни за что не хотело гаснуть, хотя его затаптывали и забрасывали землей. И киммериец, наконец понял: иллюзия. Последнее оружие чудовищного зверя — иллюзорный огонь. Если бы киммериец задержался на поляне подольше в своих тщетных попытках затушить несуществующий пожар, пламя выжгло бы его изнутри, и он бы попросту умер рядом с трупом убитого им чудовища.

Однако волдыри на теле Конана иллюзорными не были. Он действительно обжегся. И неизвестно еще, не вспыхнет ли колдовской огонь у него внутри, когда пройдет достаточное количество времени. Следовало избавиться от наваждения как можно скорее. Конан вновь побежал сквозь джунгли. В любом случае ему необходимо найти воду. Он умирал от жажды. После битвы со зверем горло у него пересохло, и Конан едва держался на ногах.

Когда впереди блеснула полоска воды, Конан понял, что наступил рассвет: вода была залита ярко-розовым светом. И опять оглушительно запели птицы, все разом. Конан с размаху бросился в воду и долго с наслаждением плескался там, разбрызгивая золотисто-розовые капли. Он то погружался с головой и пил восхитительную прохладную воду, то выныривал на поверхность и любовался розовыми небесами. Рассвет плескался в воздухе — казалось, его можно было поймать рукой и сжать в пальцах.

Прохладная вода принесла облегчение обожженной коже варвара. Когда он выбрался на берег и устроился там, чтобы передохнуть, он еще раз внимательно осмотрел себя. Волдыри никуда не исчезли. Пятна ожогов — тоже. Боль, отпустившая было, пока Конан сидел в воде, начала донимать его с новой силой.

Киммериец решил не обращать на нее внимания. Рано или поздно ожоги заживут, и боль пройдет сама собой. Разумеется, если сыщется какое-нибудь средство против случившейся с Конаном неприятности, он не станет пренебрегать этим; но пока средство не найдено — нечего и думать о том, что у него, к примеру, здоровенный ожог на ляжке или что болит вздувшийся пузырь на спине.

Конан вытащил из кошеля алмаз и поднял его перед глазами, держа двумя пальцами. Волшебный свет восходящего солнца заиграл на чудесных гранях, отбрасывая мириады искр. «Вот что извиняет все мои дурацкие похождения, — думал киммериец, любуясь камнем. — Вот мое главное утешение! Ради этой побрякушки я готов перенести и не такие испытания. Она принесет мне богатство и удачу, а какой-нибудь бездельник в Шадизаре, у которого денег несчитано, заполучит в свои цепкие лапы счастье любоваться этой штукой в любой момент. Повесит ее на смуглую красавицу или вденет в собственную корону…»