Дмитрий Володихин - Золотое солнце
— Как это?
— К примеру, девочке едва ли не с рождения говорят, что хорошо быть женой богатого и знатного, и она вырастет, стремясь только к этому. Или всех женщин Империи приучили, что надо ходить в платье, так ни одна из них никогда не захочет носить штаны, хотя и у твоего, и у моего народов это нормальная женская одежда. А ты просто живешь, как будто ничего этого нет. Не тратишь тепло своей души на то, чего хочешь не ты сама, а те, кто когда-то определил, что подобает и что нет. Может быть, поэтому твоим желаниям дана такая сила. Захочешь по-настоящему, чтобы на голой скале расцвел цветок, — так ведь расцветет!
— Значит, я творила все свои чудеса только поэтому?
— Похоже. И именно поэтому никогда не сможешь творить их по указанию — даже своему собственному. Ты ведь знаешь, что просто решить в уме «должно быть так» и по- настоящему захотеть — совсем разные вещи?
— Знаю. Но ведь платье не появилось у меня лишь оттого, что я этого захотела, потребовалась Верена, чтобы его сшить.
Если не знаешь, как воплотить в жизнь то, чего хочешь...
— Верены всегда отыщутся. Мало умеющих придумывать, но тех, кто способен очароваться новым и предпочесть его старому, намного больше. Быть может, лишь поэтому мир еще не пережеван пастью созданий тьмы — и верю, что этого не случится никогда...
Однажды я спросила его, что связывает их с Эарлин, кроме общей принадлежности к талтиу. Раэмо, слегка потемнев взглядом, рассказал, что встретил гладиаторшу вскоре после ее освобождения, когда та просто не знала, как дальше жить и куда себя девать. Какое-то время они были любовниками: Эарлин очень хотела подтверждения своей женской полноценности, сам же Раэмо обладал счастливым умением влюбляться в душу, не замечая уродства тела. «А сейчас вы кто?» — «Просто друзья, ну и еще в какой-то степени единоверцы...» — «Значит, Эарлин и есть та редкая женщина, которая умеет остаться другом, перестав быть любовницей?» — «Не завидуй. Она тоже из особенных созданий Единого, которых мало под солнцем — что-то вроде абсолютной опоры, щита от любой беды. Только предназначение ее еще не исполнилось, и когда это будет, я не знаю...»
Лето утекало водой сквозь пальцы, трава, похожая на жесткие спутанные космы уличного мальчишки, медленно умирала под моими сандалиями и босыми ногами Раэмо, едва уловимо менялся оттенок неба. А арфа, раненная стрелой, пела: «Возьми мою жизнь, мне не будет больно, возьми и держи — теперь, пока я помню, — terra mеа...»
К очередной встрече я приготовила Раэмо подарок.
Надетая на голову, эта полоска ярко-голубой тесьмы, прошитой серебряной нитью, казалась обручем из какого- то невиданного металла. Шов, соединяющий концы тесьмы, был упрятан под кусочек черного бархата в налобье, и этот бархат служил великолепным фоном для яркого, как звезда, голубого камешка.
Госпожа Элоквенция уверяла, что это настоящий сапфир, но я слабо верила в это: за всю свою жизнь я ни разу не видала сапфиров такого оттенка. Зато он идеально совпадал с цветом тесьмы, а главное, то и другое в точности повторяло цвет глаз Раэмо.
И кусок тесьмы, и «сапфир» я позаимствовала из остатков отделки новой туники Гиляруса — почему-то я воспринимала синий и голубой цвета совершенно неприемлемыми для своей одежды. Сама шила, безумно стесняясь, таясь и от Элоквенции, и от служанок, не желая, чтобы хоть кто-то видел, как много сил ушло у меня на такую простенькую работу...
В полдень я пришла на наше обычное место, но Раэмо там не оказалось. Я прождала его две стражи, все сильнее беспокоясь и машинально поедая припасы, заготовленные на двоих. Наконец, так и не дождавшись, я отправилась домой, и слезы досады вскипали на моих глазах. Дома, обругав служанок последними словами, я потребовала в свою комнату поднос с фруктами и развернула свиток с историей о том, как какой-то мелкий имперский бог за непочтительность превратил некую девицу в рысь. Но, как ни занятны были приключения девушки-рыси, сейчас я была не в том состоянии, чтобы они могли удерживаться в моей голове. Прочитав кусок текста, я почти сразу же забывала его, и наконец, когда за окном начало смеркаться, отшвырнула свиток прочь и уткнулась в мокрую от слез подушку.
Однако так пролежала я совсем недолго. На первый камешек, влетевший в окно и громко брякнувший о медный поднос, я не отреагировала, но после второго удара вскинулась, повернулась к окну...
— Эй, Ланин! Не спишь еще?
Окно моих покоев выходило на задний дворик, заросший разными цветущими кустами, — что-то вроде садика. И в этом вроде садике, запрокинув голову, стоял Раэмо. Как ему удалось сюда пробраться, я могла только гадать: преодолеть охрану у главного входа и высокую стену с острыми штырями поверху казалось мне равно невероятным.
— Как ты здесь оказался, Раэмо? И, прах побери, почему не пришел в полдень на наше место?
Вместо ответа он протянул ко мне руки.
— Кричать из окна — всех на ноги поднять. Прыгай сюда, здесь и поговорим. Не бойся, я поймаю тебя.
Вздохнув, я задрала юбку чуть ли не выше колен, перекинула подол через руку и полезла на подоконник. Сильные руки подхватили меня, и я еще не успела испытать по этому поводу никаких чувств, как уже стояла на земле.
— Что это значит?
— Прости, что так получилось, светлая Ланин... В общем, я пришел с тобой проститься. У нас есть стража, может быть, полторы, но потом я должен уйти из Лабий.
— Но почему? — Растерянность сразу обессилила меня, и я, не смея искать поддержки у Раэмо, прислонилась к стене дома.
— Помнишь, я говорил, что в некоторых городах Империи меня знают как Подстрекателя? Мои песни слушали везде, но только в Вилее и Орике, послушав их, начали отказываться воздавать императору божеские почести. Власти очень быстро выясняли, в чем исток непотребства, но всякий раз мне удавалось уйти до того, как заваривалась серьезная каша. Здесь, в Лабиях, я был достаточно осторожен, однако все сложилось еще хуже.
Оказывается, в городе уже какое-то время отирается чиновник из Вилеи, который неплохо знает меня в лицо, а я, наоборот, совершенно его не знаю. Сегодня, когда я отправился к Кермийскому потоку, меня попытались схватить. Я чудом ушел и весь день таился в самых невообразимых местах...
Только теперь я присмотрелась к внешнему виду Раэмо. Состояние одежды полностью подтверждало правоту его слов — кожаные штаны в грязи, рукав разодран так, что виден нарисованный браслет, на накидке брызги крови, а щиколотка туго перетянута головной повязкой.
— Не беспокойся, я не ранен, — перехватил мой взгляд Раэмо. — Пара царапин да сильный ушиб стопы. Перетянул в основном потому, что всю ночь идти. Но не простившись с тобой, уйти я не мог.
