Демоны Вебера - Денис Кучеренко
Удалившись, дама оставила Аттикуса совершенно разбитым. Тот едва мог поверить своим глазам — чтобы здесь, на краю цивилизованного мира объявился столичный Каратель! Расскажи он кому, так никто и не поверит. Но тесненное удостоверение все еще стояло у него перед глазами, словно навек отпечатавшись на сетчатке парня.
«Что же, черт его побери, тут такого происходит, что в дела княжества вмешиваются цепные псы столичного магистрата? Знает ли об этом сенат Равии, или это личный указ кого-то из истинных владык федерации? Во что же впутался на этот раз Каламадж?» — многочисленные вопросы не давали юноше покоя, разрывая его разум на части. Испытывая горечь, свойственную только нежеланной правде, он понимал, что едва ли получит на них ответы в скором времени.
Смирившись с такой неопределенностью, Пальмонтский облокотился о красивое резное ограждение мраморных перилл. Он безо всякого интереса уставился вниз, провожая взглядом вереницу ползущих по земле дилижансов. Какие-то из них были запряжены псами, другие — здоровенными вьючными жуками, редкие извозчики и вовсе рисковали, запрягая в упряжь пронырливых жучьих воинов, что будучи надежно скованными по крыльям и мандибулам, послушно перебирали своими многочисленными сегментированными лапками. Аттикус слыхал что им подмешивают что-то в корм, чтобы те были как можно более пассивны. Даже так, примерно раз в полгода в печатных изданиях проскакивали заголовки, повествующие о восставших против своих хозяев жуках-воинах, с печальным исходом для людей, разумеется. Именно благодаря таким новостям большинство извозчиков предпочитало спокойных и уравновешенных жуков-принцев, что даже в стрессовых ситуациях не выказывали признаков агрессии. Парадокс состоял в том, что в течении календарного года, погибших от лап неловких гигантов людей было примерно в девять раз больше чем съеденных взбесившимися воинами — жучьи принцы попросту растаптывали своих хозяев, не замечая их под лапами. Такие несчастные случаи по мнениям газетчиков даже не заслуживали того чтобы оказаться в первых трех страницах изданий. Обычно их печатали ближе к концу газетенки, в разделе «Другие яркие события недели».
Вот из-за многочисленных повозок показалась парочка чумазых трубочистов, шагая наперевес со своим длинным инструментом. В нескольких метрах от них, одетый в вещи определенно ему великоватые, малец лет десяти упорно пытался всучить прохожим вшивую газетенку, завлекая их озвучиванием интригующих заголовков. В шаге гудел людской поток уставших работяг, не поднимающих взгляда от мостовой. Пальмонтский давно заметил эту чудную закономерность: люди свободные и богатые, не обремененные изнуряющим трудом, шествуя по улицам мечтательно разглядывают белизну облаков или же вычурность крыш, но чем ниже по социальному статусу был человек, чем больше трудов и тягот припадало на его долю, тем реже его взгляд отрывался от дороги под ногами. Измученный и уставший простой люд попросту не находил в себе сил на мечты и жизнерадостность. Грустная правда жизни.
— Суетятся там внизу, как муравьи. Власть над ними, ну разве она не очаровательна? — низкий, слегка приглушенный голос вырвал Аттикуса из пут размышлений. К своему удивлению юноша обнаружил что он на веранде уже не одинок. Проникла ли загадочная фигура сюда мгновение тому, или же была здесь все это время, скрываясь между колонн, было совершенно неясно.
Уловленные краем глаза очертания темно-оранжевого плаща успокоили юношу. Вероятнее всего это кто-то из гостей решил проветрится, застав здесь будущего князя за угрюмыми размышлениями. Пальмонтский не стал разворачиваться и приветствовать незнакомца как того требовал этикет. Хоть Каламадж и был бы этим недоволен, но то что главе не станет известно, ему не повредит. Аттикус был не в настроении. Последние события выбили его из колеи и неслабо подпортили ему впечатление от празднества. Теперь еще и какой-то гость решил донять парня своими разглагольствованиями.
— Не могу сказать каково это — властвовать. Еще не имел такого опыта. Но одно я уже понял, ради власти люди готовы совершать по-настоящему ужасные поступки. Убивать и отнимать, обманывать и фальсифицировать. Вот только мне все еще не ясно, а стоит ли оно того? — задумчиво проговорил Пальмонтский, не отрывая глаз от едущего внизу, ярко разукрашенного дилижанса.
— Однозначно стоит. И чем хуже тебе доводилось жить, тем лучше ты это понимаешь.
Недобрые нотки и необычная гулкость голоса потянули юношу обернутся и оглядеть своего собеседника, но к удивлению парня, помесь небывалой усталости и апатии не дала ему это сделать. Каждое, даже малейшее движение давалось ему с большим трудом. Он едва смог незначительно повернуть голову. Очертания оранжевой фигуры стали более ясными, но что-то в ней было не так. Как Аттикус не вглядывался, он никак не мог различить каких бы то ни было черт лица гостя.
Внезапно нахлынувшая сонливость едва не повалила Пальмонтского, он с трудом держался на ногах, практически разлегшись на перилах. Его дыхание участилось, перед глазами все плыло. Попробовав заговорить, парень обнаружил что вместо своего обычного, ровного и звонкого голоса, изо рта доносится лишь презренный слабый хрип в котором едва ли можно было различить отдельные слова.
— С кем честь имею… Та ксо фы? — язык отказывался ворочаться как следует, коварно предавая своего носителя. Понимая, что с ним происходит нечто ужасное, парень попробовал позвать на помощь, но уже было слишком поздно. Теперь он не мог издать и звука.
— Не беспокойся, я пришел освободить тебя от охватившей твой ум дилеммы. Властвовать тебе и не придется, — это были последние слова, донесшиеся до слуха угасающего Аттикуса.
Окружающие звуки быстро затухали, оставляя парня в тревожной тишине. Безвольным взглядом он скользил по тому месту где у собеседника должно быть лицо, но лишь странная маска предстала его взору. Опустившись взглядом еще ниже и постепенно сползая по периллам, юноша удивленно наблюдал как набухают темные пузыри у него на руках, расползаясь болезненной синевой по проступающим сквозь тонкую кожу венам. Когда же пелена окончательно заволокла его взор, лишь жалкие остатки солнечного света блеклыми пятнами пробивались сквозь неестественно разбухшие веки. Но вскоре потускнели и эти дары безучастного солнца.
Этому самому солнцу доводилось быть свидетелем множества убийств. Какие-то из них совершались из-за ревности, другие, в следствии ненависти, третьи — по безвкусному
