Сабля, птица и девица - Алексей Вячеславович Зубков
Вольф вздохнул.
— Коты Пророка ловят не воров. Они ловят нечисть. Будь я простой вор, они бы и ухом не повели, пусть у янычар о ворах голова болит. Но я оборачивался в Четвертом дворе, чтобы незаметно ходить по дворцу ночью. В обличии меня в темноте не видно. Люди смотрят на меня и не замечают до тех пор, пока не шевельнусь. Если бы я полез в опочивальню султана, в гарем, в сокровищницу или даже на кухню, коты бы сразу подняли тревогу. Но я никуда не лез и ничего не трогал. Потому они и не торопились. Любопытствовали. Играли как с глупой мышью.
— А ты про них знал?
— Теперь знаю. Знаю столько, сколько кот сказал, и не больше.
— Оксана-то как тебя не узнала, если она ведьма?
— Я не представился, а она посмотреть не сообразила. Оборотень отличает ведьму по запаху, а ведьма видит истинную сущность оборотня, если правильно посмотрит. Или сквозь пальцы, или через зеркало краем глаза.
— У тебя сущность сильно страшная?
— Увидишь.
— Вот ведь ты воровская морда. Мало того, что вор, так еще и нечисть. Угораздило же меня с тобой связаться. Давай то-се украдем. Знал бы я, что не украдем вообще ничего в половине мира, и не начинал бы это все. Надо было сразу тогда развернуться на дороге, отдать саблю Чорторыльскому и дело с концом.
— Да ладно. Весело же. И работать не надо.
— Весело ему! Работать не надо! Только батиной милостью и едем. Отцовские дукаты в дороге проели. В Вене батин друг по дружбе золота отсыпал — проели. Во Франции брат нашелся, помог чем смог, и то проели. Я уж последнюю саблю заложил, и что? Сидим без гроша в кармане. Обхохочешься!
— Не вешай нос. Вечер утра мудренее.
— Наоборот всегда было.
— На оборот сейчас будет. Смотри, в решетке прутья поставлены, чтобы человек не пролез. Сдается мне, что в волчьем обличии я пролезу.
Вольф воткнул в щель между камнями в полу ножик, разделся догола и прыгнул через нож кувырком. Начинал прыгать человек, а закончил уже волк. Ласка не уловил момент превращения.
На обычного волка зверь, в которого превратился Вольф, походил, но не слишком. Человек, который редко встречает живых волков и не очень внимательно их разглядывает, сказал бы, что это волк. Только большой. Просто потому, что на волка похоже больше, чем на любую другую божью тварь. Кто бывает на четырех длинных ногах, с хвостом, поджарый, человеку почти по пояс, серый до черноты, с вытянутой мордой, с треугольными ушами? Обманчиво неуклюжий медведь? Толстячок кабан? Надутая через соломинку крашеная лисица? Если и не волк, то какая-то нерусская породистая собака. Но вряд ли кто, заметив в лесу силуэт, похожий на волчий, понадеется, что это собака редкой фряжской породы.
Внимательный наблюдатель сказал бы, что это не совсем обычный волк. В холке почти по пояс человеку. Зубы не вмещаются в пасть и торчат наружу. Грудь бочкой, живот впалый, лапы толстые. На лапах когти куда больше, чем у волка.
Простой мужик, а тем более баба, не стали бы смотреть на оборотня как просто на зверушку. Наверное, их бы накрыла волна страха, ужаса, паники. Зверь-то непростой. Адский, можно сказать. Да и просто волк в двух шагах для нормального человека повод испугаться и заорать во всю ивановскую.
Но люди меча сделаны из другого теста. Ласка чуть согнулся, выставил перед собой руки и посмотрел на оборотня, мысленно прикидывая, как сподручнее хватать за шкуру на шее, как бить ногами в пах, получится ли выдернуть нож из пола и вспороть брюхо, поможет ли серебряный нательный крест, если забить его оборотню в глаз.
Оборотень по-собачьи сел на пол.
— Смелый ты малый, Ласка, — сказал зверь человеческим голосом, — Ты вообще чего-нибудь боишься?
— Бога боюсь. И батю немножко.
— Сколько живу на белом свете, но чтобы так на меня смотрели, не помню. Тем более, человек, чье прозвище означает der Liebkosung.
— Мое прозвище означает der Wiesel, — ответил Ласка, — Забыл?
— Шучу. Я, пока крови не попробовал, соображать могу и в этом обличии как в человечьем, — сказал Вольф, возвращаясь к более насущной теме, — Как попробую, могу тебя и не узнать, берегись.
— Ты кровь пить идешь или нам из ямы вылезти надо? Веревку сбросить сможешь?
— Смогу.
Вольф отошел к дальней от решетки стене, присел, разбежался и прыгнул вверх. Царапнул когтями по земляной стене, оттолкнулся и зацепился за решетку вверху передними лапами. Попытался вылезти и не смог. Спрыгнул вниз.
— Выдерни мне, Ласка, левую лапу из сустава. Не пролезаю.
— Ну держись.
Ласка уперся ногой оборотню в подмышку, что было сил дернул за лапу и выдернул ее из сустава. Тварь даже не пискнула.
Вторая попытка. Прыжок, решетка, лапы пролезли, застрял. Обратно.
— Сломай мне верхние два ребра слева.
— Чем?
— Да чем хочешь.
Задача. Костяшками пальцев такое ребро не разбить. Основанием кулака тоже. Вокруг ни меча, ни молота.
— Какая кость в человеке самая крепкая? — спросил Ласка.
— Лоб, конечно, — ответил Вольф, — Берцовая тоже ничего так.
— Я так и думал. Вставай. Буду тебе челом бить. Батю в Европах один скотский немец научил.
Оборотень поднялся на свои длинные задние лапы, подставляя грудную клетку на удобную высоту для удара головой.
Ласка вдохнул, отклонился назад и на выдохе ударил. Ребра спружинили и не сломались.
— Надо сильнее, — сказал Вольф.
— Погоди-ка. Есть тут какая-нибудь мелкая пыль? Или все мокрое вокруг?
Вольф огляделся.
— Есть. На моей шкуре ржавчины хорошо так с решетки обтерто.
— Сейчас я тебя понюхаю, вдохну, на «Аааа» назад откинусь, на «Пчхи» ударю.
— Что-то я в дороге не слышал, чтобы ты так мощно чихал.
— Батя может, и я смогу.
Оборотень снова встал к стене. Ласка зарылся носом в черную щетину, вдохнул ржавую пыль.
— Господи, благослови! — скороговоркой сказал он, — Аааа! Пчхи!!!
От эха, усиленного ямой, вокруг птицы с деревьев посыпались и кошки подскочили. Собак татары в домах не держат, а то бы лай стоял до небес. Стражники же проснулись, но никуда не упали, потому что спали на коврах.
Благословение Господне и в мирских делах помогает, а уж урон по
