Пещера - Геннадий Петрович Авласенко
– Ты чего? – меняясь в лице, говорит Витька испуганно. – Ты это, успокойся!
– Успокоиться?!
Здоровой правой рукой я хватаю Витьку за отворот рубашки, с силой притягиваю к себе.
– Успокоиться, говоришь?!
– Отпусти, больно! – Витька изо всех сил дёргается под моей рукой, тщетно пытаясь освободиться. – Да отпусти ты! Я то тут при чём?!
– Ни при чём, говоришь?!
– Да она, может, в лес убежала от страха! Ну и… заблудилась там, видимо… Мы потом кричали, звали…
– Кричали, звали… – я наконец-таки отпускаю Витькин ворот, и он вторично отшатывается от меня в сторону. – Ну, ладно… они все, Жорка, Ленка, Лерка эта… кто им Наташа?! Они то и знали её всего ничего, два дня каких-то. Им, может, наплевать на неё и забыть! Но ты-то, ты! Ты-то как мог?!
Витька смотрит на меня исподлобья и молчит.
– Она ведь слепая! Слепая, понимаешь ты это?! А вы бросили её одну, там, в лесу этом бросили! – У меня вдруг началось что-то вроде истерики, я не говорю, я ору всё это Витьке прямо в лицо, меня бьёт-колошматит всего какая-то непрерывная мелкая дрожь. – И кто вы после этого, а?! Вот скажи мне Витёк, кто вы все после этого?!
Витька безмолвствует.
– Вы сволочи все, вот кто вы! Как вы могли бросить её там одну, слепую… слышишь ты, главная сволочь?!
– А ты меня не сволочи! – ответно орёт мне Витька. – Я тебя с добрый десяток километров на плечах своих пёр, чтоб ты не загнулся там, понял?! Думаешь, мне легко было тогда… думаешь, нам всем легко было?! А, что тебе объяснять!
Витька поворачивается ко мне спиной, и, как-то особенно безнадёжно махнув рукой, вновь скрывается в пещере. Я же, совершенно обессиленный яростной этой вспышкой и непомерной горечью утраты, сначала медленно опускаюсь на колени, потом просто падаю вниз лицом. И плачу, прижавшись горячей щекой к холодному шершавому граниту. Без слёз плачу, без единого даже звука…
Господи, Натаха! За что тебе всё это, за какие такие прегрешения?!
Санечка, а ты меня ещё любишь? Ну, хоть немножечко…
Почему, ну почему я не ответил ей тогда?! Ведь можно было ещё успеть! Даже, когда я увидел эту саблезубую тварь, увидел, как она готовится к прыжку, я бы мог успеть крикнуть Наташе, что «да, я всё ещё люблю тебя!»…
Как будто это могло изменить хоть что-то…
Или могло?
Я тихо застонал сквозь судорожно сжатые зубы и ещё сильнее прижался щекой к гранитной поверхности площадки.
А может… может, она ещё жива? Может, её всё ещё можно спасти? Ведь не так далеко ушли мы от того чёртового болота… километров десять, сказал Витька. Впрочем, на Витьку надежды у меня не было никакой, но вот если бы мы вдвоём с Жоркой… Мне почему-то казалось, что он не должен мне отказать… и если мы с ним вдвоём…
– Саня! – слышу я прямо над собой взволнованный Ленкин голос. – Санечка!
Чуть приподнявшись, я вновь опираюсь спиной о каменную стену и, откинув голову, смотрю на Ленку… и она тоже смотрит на меня, и плачет, и смеётся одновременно. Потом Ленка опускается на колени рядом со мной, хватает мои руки, начинает их жадно целовать…
– Санечка!
А я сижу молча и неподвижно, и в ушах моих всё ещё звучат Наташины слова. Те, самые последние…
…а ты меня ещё любишь? Ну, хоть немножечко…
– Ну, чего ты, Санечка? – всхлипывая, говорит Ленка, тревожно и внимательно вглядываясь мне в лицо. – Плохо тебе, да?! Ну, не молчи… скажи хоть что-нибудь!
Но я молчу.
Я смотрю на Ленку и вижу Наташу. И только теперь начинаю по-настоящему понимать, осознавать начинаю, кем же была, что значила для меня Наташа…
А Ленка? Ведь она для меня тоже много чего значит!
– Господи, ну почему ты молчишь?! – Ленка судорожно обхватывает обеими руками мою шею и, прижавшись щекой к небритой моей щеке, тихо всхлипывает. – Милый, хороший, единственный мой… ну, чего ты молчишь? Тебе очень плохо, да?
Я осторожно обнимаю её здоровой правой рукой, прижимаю к себе… вернее, это она сама тесно прижимается ко мне. Я люблю её, мне страшно от одной только мысли, что с ней может что-то случиться…
И в то же самое время я думаю о Наташе. Я не могу не думать о Наташе, я ничего не могу с собой поделать…
Где-то неподалёку слышатся приглушённые голоса – и вот из-за валунов выныривает Жорка с огромной вязанкой сухостоя за плечами. Следом за ним появляется Лерка в неизменной своей курточке, тоже с довольно-таки приличной охапкой.
Жорка замечает меня, и конопатая физиономия его тут же расплывается в широкой приветливой улыбке.
– Оклемался? – радостно говорит он, сбрасывая охапку прямо перед входом в пещеру. – Молоток!
Лерка не говорит ничего. Стрельнув безразличным взглядом в мою, точнее, в нашу с Ленкой сторону, она тоже с шумом сбрасывает дрова у входа и тут же скрывается в пещере.
А Жорка, подойдя к нам, тяжело плюхается рядом, вытирает тыльной стороной ладони мокрый лоб.
– Жарко, блин! К дождю, что ли?
Я ничего не отвечаю.
– А ты как? Совсем здоров?
И на этот раз я ничего не отвечаю. Ленка, чуть шевельнувшись, освобождается от моих объятий и даже немного отодвигается в сторону. Так некоторое время мы и сидим втроём, молча и совершенно неподвижно.
– Слушай, сколько ты весишь? – вдруг ни с того, ни с сего спрашивает Жорка. – Упарился, пока тебя сюда дотащил. Лес этот, не пролезть… а потом смотрим: скала! Ну, мы сюда… и хорошо сделали…
Жорка умолкает на некоторое время, но я тоже молчу, и он вновь вынужден продолжать:
– Тут, как в крепости какой, понимаешь! Повезло просто. А то мы все из последних сил выбились, особенно девчонки…
– Ты тоже меня несла? – тихо спрашиваю я Ленку, но отвечает не она, а всё тот же Жорка.
– Всем досталось! И несли, и волокли, и… А зверья кругом до…
Жорка выругался, длинно и замысловато, потом вздохнул и задумчиво сплюнул.
– Дровишек вот только побольше набрать надо. А то в эту ночь такое было! – он умолк и, покрутив головой, вторично выругался. – Во страху натерпелись в пещере этой долбанной!
Не сразу до меня доходит смысл сказанного.
– Постой! – Я хватаю Жорку за руку. – Ты хочешь сказать, что… что это всё вчера произошло?
– Что, «это»? – не сразу врубается Жорка. – А, ну да! Вчера.
– Так я, что… – растерянно я смотрю на Жорку, потом перевожу взгляд на Ленку. – Я что, сутки без
