Заступа - Иван Александрович Белов
Русский заговор оборотня
Примороженное хрустальной корочкой зимнее солнышко превратило лес в сказочные палаты невиданной красоты. Серебреные инеем хмурые елки горделиво осанились, нарядившись, словно девки на посиделки. Суровыми стражами торчали обломанные летней бурей кривые стволы. Шуба мха, затянувшая буреломы, переливалась россыпью студеного жемчуга. В густом рябиннике, на краю Хорицкого болота, дралась и кормилась стая озорных свиристелей, оглашая округу суматошными трелями. Наташка Клюева зажмурилась, на миг представив себя княжной али маркизой какой, непременно в корсете и с бледным лицом. Идет она такая вся из себя по королевскому дворцу, а ей поклоны все бьют и глазов не смеют поднять. И платье по полу шуршит ширк-ширк, и каблучки, как копытца, стучат тук-тук. А впереди ждет взаправдашний принц, и конь у него непременно белый-пребелый, только принц скакуна с собою не взял, ведь негоже во дворец-то с конем. Смотрит принц на Наташку с любовию и говорит…
– Я иду искать! – крик подружки Матренки вырвал Наташку из сладкой мечты, вытащил из дворца, бросил обратно в подмороженный лес. Была княжна, а стала обратно Наташка Клюева, десяти неполных годков из села Нелюдово, что стоит на Мсте-реке и никаких не знает горев. Эх, интересно, чего принц там сказал… Охохонюшки, ох.
Наташка юркнула в заросли, сбивая стеклярусные бусины льда, густо облепившие сухую траву. Декабрь-стуженик за половину перевалил, а снега как не было, так и нет. Зима нынче выдалась поздняя, и Наташкина бабушка Авдотья, лежа на печке, целыми днями только и сокрушалась про грядущий неурожай. А неурожая все боялись пуще чудищ, которые в лесе сидят. И Наташка боялась, помнила, как два лета назад мать щи из коры сосновой варила с травой-лебедой. От тех щей помер Наташкин младший братишка, а у самой Наташки ножки тонкие-перетонкие стали, а живот раздулся, словно у лягухи какой. Оттого, видать, матушка и велела бабушке помалкивать и людей не пугать.
Да и чего пока говорить? Сейчас время сытное, и Рождество близко, а что снега нет, то даже и хорошо. Подрядилась Наташка с вредной теткой Евдокией и другими соседками за клюквой ходить. Три бабы, девчонки да охраной два мужика, дядьки Силантий и Прокл с самострелами. Село совсем рядом, нечисть летняя по берлогам спать расползлась, а зимняя еще не явилась, а все одно опаску надо иметь. Ягода уродилась красная, спелая, примороженная, сладости поднабравшая, знай собирай, сама просится в кузовок. Руки только зябнут, да чего уж теперь. Клюковку Наташка на базаре продаст, а на денежку купит иголок, бисера да ленточек всяких. А бабушке пряник, чтоб на печке было слаще лежать. Наташка быстро ягоды набрала, Матренке помогла, да и затеяли подружки в прятки играть. А скоро уж и домой.
– Девочки, на виду будьте, слышите? – донесся голос тетки Евдокии.
– Слышим! Будем! – отозвалась Матренка, звонко захрустела смерзшаяся трава.
Наташка отбежала чуть дальше, затаилась у корней огромной елки и прикрыла ротик варежкой, чтобы не засмеяться. Матренка рядом совсем, вот-вот покажется, надо бы ее схватить неожиданно, вот она заорет, а потом повалить и снега во все места напихать. Вот только снега-то нет, не удастся потеха. Свиристели вдруг разом замолкли. Только вот гоношились – и все, на лес опустилась мертвая стылая тишина.
Что-то теплое упало вдруг на лицо. Наташка стянула рукавичку, безотчетно коснулась щеки и недоуменно вскинула бровь, увидев на пальцах багровый мазок. Это чего? И тут же отпрянула. Прямо перед носом пролетела тягучая капля и шмякнулась, оставив темный ляпок на осыпавшейся хвое. Наташка подняла глаза и сдавленно засипела – над головой, перекинутый через толстую еловую ветку, висел переломанный человек. Руки и ноги безвольно обмякли, лица не было видно, с пальцев сочилась алая кровь. Наташка всхлипнула и поползла назад, забыв про варежку и игру. Хотелось снова закрыть глаза и оказаться в сказочном дворце, и чтоб принц прискакал и спас…
И тут истошно и страшно закричала Матренка. Совсем рядом, саженях в десяти, скрытая за деревьями. Крик резко оборвался, и Наташка услышала глухое рычание. Жуткое, еле различимое, похожее на собачье. Рычание сменилось влажным треском и хлюпаньем, Наташка поднялась на подгибающиеся ноги и рванула не помня себя. Дороги не выбирала, продираясь напролом сквозь морозный подлесок. Острая ветка царапнула щеку, другая костлявой лапой уцепилась за подол телогрейки. Наташка ойкнула, обернулась и краем глаза увидела далеко за спиной приземистую черную тень. Была и пропала, только иней взвился невесомой колючей пургой. Наташка побежала, дыхание сбилось, в боку кололо, сердчишко грозилось выпрыгнуть из груди. Она выскочила на край болота и резко остановилась. На мху разметалась тетка Евдокия, вспоротая от паха до середины груди. Топорщились сломанные ребра, клубок сизых внутренностей выпал на землю, дымясь на морозце легким парком. Корзина с клюквой опрокинулась, ягоды тонули в крови. Алое на алом, алое на алом…
Пахнуло мокрой псиной и падалью. За спиной возникло нечто огромное, злое и хищное, Наташку с головой накрыла черная тень. Горячее смрадное дыхание обожгло затылок через платок. Наташка пошатнулась и упала на колени. Алое на алом, алое на алом… Лес был темным и страшным, и елки крутили безумный дьявольский хоровод.
Год пролетел не то чтобы особо дрянной, так, самый обыкновенный, полный сверх всякой меры разных жизненных гадостей и ублюдских чудес. Господь насыпал всякой херни не скупясь, видать по-стариковски запнувшись и опрокинув над многострадальной Новгородской землей ведерко, полное самым отборным сраньем. В июне в столице выгорел Плотницкий муниципалитет, люди метались в пламени и горели живьем. В пожаре, как водится, обвинили жидов, по городу прокатились погромы. Толпа грабила, насиловала и убивала. Под горячую руку попали немцы, фряги и заезжие басурмане. Разбушевавшийся город утихомирили только войска, зачинщиков вздернули на Софийской площади, а тела запретили снимать, пока не сгниют. Новгород затих, окутанный дымом, закопченный, полный гнили, слухов и шепота. На восточных границах Порча тянула хищные лапы, и Лесная стража сбивалась с ног, отлавливая ползущих с восхода чудовищ, живых мертвецов, зараженных зверей и банды обезумевших, продавшихся дьяволу дикарей.
Лили ядовитые дожди, губили посевы и не успевших укрыться людей. Возле Торжка выпал невиданный град, черный, ощупью мягкий, а внутри каждой градины зубастый червяк. Солнце всходило щербатое, суля невзгоды и злую болезнь. Осенью подняли налоги, но всем уже было плевать. Зима, как всякая противная сука, где-то блудилась, чему Рух Бучила, первейший
