Чигиринский Олег - Госпожа победа
…Нечто похожее он испытал тогда, на Пти-Дрю, когда ему на голову и плечи сошел маленький снежничек. Абсолютно безболезненный, но сильный удар обрушился сверху и оглушил, бросив на колени. Придя в себя через секунду, он обнаружил, что обездвижен: завален снегом по шею… Все было как тогда: и полная неподвижность, и детская растерянность, и шок…
— О каком расследовании речь? — собственный голос показался неуместно громким.
— Адамс! — Павлович обернулся к своему заместителю, ныне — начальнику штаба Вооруженных Сил Юга России, с момента вступления в силу Союзного Договора — Крымского военного округа.
— Я ничего ему не говорил, господин генерал. Я не мог. Извините…
— Вам предъявлено обвинение в превышении полномочий, самовольном начале военных действий, нападении на своего командира и нарушении инструкции 114-29, — отчеканил главштабовский полковник.
Верещагин расхохотался самым оскорбительным образом — опять совершенно непроизвольно, уже второй раз за день. Ничего не видя сквозь слезы, выступившие от смеха (?), он нашарил рукой ближайший стул, упал на него и смеялся, пока это не прошло само собой. Потом перевел дыхание:
— Сволочи вы, господа. Ну что вам стоило сделать это на две недели раньше…
* * *— Это здесь, — зачем-то сказал Антон.
Маки уже отгорели, но весь склон был усеян какими-то маленькими лиловыми цветами.
Анна Лучникова
1902–1976
Арсений Лучников
1897–1980
Мрамор первого креста успел слегка посереть под дождем и ветром. Второй крест был льдисто-белым, той первозданной сверкающей белизны, которой присущ внутренний свет…
Лучников опустился возле могилы на колени. Памела с Антоном стали поодаль.
Арсений Лучников спал под этим крестом на каменном ложе, укрытый, как шинелью, тонким крымским дерном.
Арсений Лучников, сероглазый и курносый, в сморщенной кожице на вырост, дремал на груди у своей матери в сумке для ношения младенцев.
Они стояли там, на склоне холма, почти у самого подножия, они были там вместе — живые и мертвые, и майстро[14] гнал с моря облака, и век смотрел на закат.
…А потом они вернулись домой.
* * *— Ваше имя.
— Глеб Дмитриевич Асмоловский.
— Звание.
— Капитан Советской Армии, воздушно-десантные войска.
— Личный номер?
— Не помню. Должен быть в деле…
— Вы являетесь членом Коммунистической партии Советского Союза?
— Беспартийный.
— Каким образом вы попали в плен?
— Я был ранен.
— Где и когда это произошло?
— На горе Роман-Кош, в ночь с двадцать девятого на тридцатое апреля.
— Скажите, узнаете ли вы кого-либо из находящихся здесь людей?
Глеб узнавал. Еще как узнавал…
— Я могу не отвечать?
— По советским законам, — сказал советский майор, — отказ от дачи показаний является уголовным преступлением…
— А по законам автономной Республики Крым — не является, — злорадно парировал крымский капитан. — Хранить молчание — неотъемлемое право каждого…
Советский член следственной комиссии нервно заелозил.
— Капитан Асмоловский, но вы же собираетесь вернуться к себе на родину, — сказал он. — К своей семье…
«Пошел ты…» — сжал зубы Глеб.
— Вы не можете его не помнить! — вскинулся майор. — Это он вас ранил! Он в вас стрелял!
— Темно было, — нагло сказал Глеб. — Стоял туман.
— Товарищ капитан, — бесконечно терпеливым голосом сказал майор. — Вы же советский офицер. И ваши мотивы мне непонятны. Мы ведь только хотим установить факты, выяснить правду как есть: вы знаете этого человека?
— Знаю, — сказал Глеб.
— Ну вот так бы и сразу! Где и при каких обстоятельствах?
— Это полковник Артемий Верещагин. Я его несколько раз видел по телевидению и читал о нем в газетах. Один день мы вместе лежали в Симферопольском военном госпитале… Вернее, в госпитальном отделении Симферопольской военной тюрьмы.
— И что, это все?
— Я имею право хранить молчание.
Советский майор стал цвета бордо. Крымский капитан явно веселился.
— А до этого? Раньше вы что, не виделись?
— Я не помню.
— Вот этого я совсем не понимаю, Глеб, — тихо проговорил Верещагин. — Совсем не понимаю…
— Полковник Верещагин, вы знакомы с капитаном Асмоловским? — повел свою партию крымский военный юрист.
— Да.
— Сколько раз вы встречались?
— Трижды, если считать сегодняшний.
— Расскажите о первой встрече.
Верещагин монотонно и кратко изложил историю появления своей «психкоманды» и пребывания ее на Роман-Кош совместно с ротой капитана Асмоловского.
Выглядел он так, как будто по нему прошлись асфальтовым катком.
— Капитан, как же согласовать это с вашим заявлением? — повернулся к Глебу крымский капитан.
— Как хотите, так и согласовывайте, — глядя в сторону, сказал Глеб.
— Можно, я поговорю с ним? — спросил Верещагин.
— Говорите, — посопев, согласился майор.
— Наедине.
— Зачем это? — забеспокоился советский юрист.
— Давайте выйдем, — крымский капитан встал.
— Объясните мне…
— Уходите отсюда, пожалуйста! — Верещагин поднялся со стула. — Дайте мне объяснить человеку, что к чему. Вам же лучше будет. И скажите, чтобы принесли чаю…
— Зачем, Глеб? — спросил он, когда все вышли.
— Ты на себя в зеркало смотрел?
— Я не брился сегодня.
— Такое впечатление, что и не спал. И не ел. Дня три. Это тебя здесь судят?
— Еще нет. Еще идет предварительное следствие.
— И я, значит, должен показания дать. Против тебя.
— А что тебя смущает?
— Что тебе светит?
— Не знаю… Этот человек, капитан Пепеляев, — мой адвокат. Он клянется, что я отделаюсь «выбарабаниванием». Поначалу мне кроили — как это у вас называется? — «вышку», но Пепеляев не оставил от этих обвинений даже перьев. Он уже не одну задницу спас, так что я ему верю.
Принесли чай. Вернее, по здешнему обыкновению, — кипяток и пакетики на веревочках.
— Штука в том, что ты ничего не изменишь. — Верещагин вынул пакетик из чашки, выжал его о ложку и положил на край блюдца. — Ради сохранения хороших отношений между Москвой и Республикой Крым на кого-то все это нужно свалить. Этот «кто-то» — я. Другую кандидатуру найти трудно, да ее и не ищут особенно.
— И ты согласился?
— Ты понимаешь, Глеб… Я ведь действительно сделал то, в чем меня обвиняют. Отпираться было бы как-то глупо… Да и поздно.
— Победителей не судят, — хмыкнул Глеб.
