Ирина Богатырева - Кадын
Мне очень хорошо было там, в сердце я благодарила Бело-Синего за эти ночи. Весь день ходила счастливая, и все давалось мне легко, хотя я только и делала, что ждала нашей тайной поездки к Талаю, как буду тихо сидеть в углу его скромного дома, слушать их с Таргатай разговоры и смотреть на Талая столько, сколько больше никогда – я знала это – наглядеться уже не смогу. Я следила за его работой, за спокойными и уверенными движениями, слушала его голос, впитывала запахи его дома, особые, такие дорогие для меня, и чуяла в сердце радость – но вместе с тем печаль. Слова Таргатай не покидали моей головы, хотя я и гнала их. Я думала о своей доле, винила себя и каждую ночь, переступая порог его дома, старалась себя убедить, что это счастье дается мне сейчас лишь затем, чтобы легче было после с Талаем проститься – но на деле только больше и больше проникалась им, вживалась в его жизнь и обретала его для себя. Проснувшись утром в своей постели, ловила запах его дома на своей одежде и в волосах, прижималась к ним лицом и дышала, и улыбалась, и чувствовала себя в те моменты невыносимо счастливой.
Все кончилось, когда на новой луне Талай уехал с пастухами на Оуйхог. А скоро после этого в нашем стане появились незваные гости.
Глава 9
Чужие
Зима уже спустилась с гор. Закончились торги хлебом, и хлебопашцы вернулись в нижние станы по свежему снегу. Потянулись в тайгу охотники бить зверя в теплой шубе. От них и дошли до нас тревожные вести: небольшой отряд степских шел в царский стан.
Услыхав об этом, отец отправил воинов при полном оружии встретить их и узнать, ради чего ступили в наши земли. Через несколько дней посланник вернулся. В доме были гости, и гонец, приветствовав очаг, сел у огня, поджав под себя ногу, застыл в ожидании. Отец нахмурился, предчувствуя важное, но не мог отправить гостей – это были двое глав родов с сыновьями. Он продолжил беседу, только махнул Санталаю, чтобы тот отвел гонца. Я была при этом и все следила за отцом и братом. Я видела, как Санталай получил что-то из рук посланца, благодарил его, дал три стрелы в оплату за службу и отпустил. Потом вернулся к трапезе, и мы завершили беседу, будто ничего не случилось.
Гости отправились ночевать к родным, и только тогда Санталай обратился к отцу:
– Они встретили степняков на той тропе, что указали охотники. Царь Атсур едет с миром для решения семейных дел. С ним десять человек вооруженных воинов, три коня с поклажей и верблюд с дарами. Они будут у нас на третьей заре.
Я ничего не знала о приближении гостей и сидела, точно пораженная стрелой.
– Что будем делать, отец? Люди ушли на Оуйхог и зимние пастбища. Собирать ли их теперь? Вдруг с силой едет царь из Степи? – спрашивал Санталай, не в силах совладать с волнением.
– Нет, – сказал отец. – Подождем. Люди осваиваются на новых выпасах, ни к чему их снимать. Мы не знаем, с чем пожаловал этот гость.
– Он передал вот это, – добавил брат и достал из-за пазухи сверток дорогого синего шелка. – А на словах велел передать, что это знак мира, и преподнести в дар царевне, если она не замужем.
Он откинул шелк, и мы увидели маленькое бронзовое зеркало. Круглое, с удобной небольшой ручкой, на оборотной стороне его было изображено дерево, конь с поклажей и два человека из земель желтолицых. Я с удивлением взяла дар в руки, но заглянуть в него не решилась: зеркало – лживая вещь, в нем может скрываться враждебный ээ.
– Зеркало как знак мира, – задумчиво проговорил отец. – Или он забыл наши знаки, или делает это с задней мыслью.
Мы с Санталаем молчали, лишь коротко переглядываясь. Зеркало связывает человека с ээ, его дарят, только если в семье ждут дитя. Атсур, сын степного царя, в детстве прожил у нас пленником, но не прошел посвящения и не имел своего зеркала. Он мог не помнить такого или не знать. А еще зеркало значило особую силу человека и связь с миром духов. Такой дар поднес бы кам, сообщая о своем приближении. Атсур камом не был. Мы недоумевали.
– О каких семейных делах он может вести речь? Или хочет предложить мне в жены свою сестру? – Санталай был в нетерпении, пытался заглянуть отцу в глаза, но тот не смотрел на него, не поднимая взор от огня.
– Атсур может не знать, кто сейчас правит, – заговорил он спокойно, видимо, укрепив себя решением. – Между нами и степскими не пробегала и мышь с тех пор, как он покинул наш стан. Ал-Аштара тогда ездила верхом на собаке. – Санталай засмеялся. – Атсур едет, чтобы самому разузнать все о нас. Он мог бы послать гонцов, но знает, что сам поймет больше. Он рос у нас. Он видит больше, чем чужой, хотя и понимает меньше, чем свой. Будем же держаться с ним просто и открыто, не будем рисовать коня там, где пасутся овцы. Он хочет знать, как живут люди в горах. Что ж, нам тоже любопытно, чем дышит Степь. Но завтра собери лучников и отправь в объезд каравана проведать, не идет ли за волком весь выводок.
В ту ночь я не могла уснуть. Как задолго до грозы воздух становится тяжелым, пусть даже отзвуков грома еще не слышно в горах, так и мне было душно. Странный дар, странная весть да память о смуглом, плосколицем и раскосом мальчике, что жил в нашем доме, когда я была ребенком, – все томило меня.
Провозившись, я поднялась наконец, чтобы выпить воды, а потом подошла к очагу. Мамушка не спала, сучила нитку и напевала вполголоса. Услышав меня, она обернулась и улыбнулась, растянув стянутые морщинами губы.
– Злые замучили?
Она говорила о насекомых.
– Мысли, – ответила я.
– Сердце всегда не на месте у невесты, – шепотом, точно смолистое полено шипит в огне, проговорила она.
– Невест в нашем доме нет, у меня иная судьба, сколько раз говорила тебе, старая, – ответила я. Я уже устала внушать ей это и не злилась. Она многое забывала или же не все понимала, что делалось в доме. Насучив тонкой нити из шерсти, она обычно просила покрасить ее в красный цвет. «Невесте красное на многое сгодно», – приговаривала она и всякий раз по-старчески обижалась и поджимала сухие губы, когда я отказывалась красить или пускалась в который раз объяснять ей, что я дева Луноликой, хоть и вынуждена жить в людях.
– Посиди со мной, дочка. Давно ты так не сидела, – попросила она, я опустилась рядом с ней на подушку и стала глядеть в огонь, продолжая перебирать свои мысли, как речную гальку в руках. Мамушка же вернулась к веретену и снова запела на своем языке.
Пела она о том, как едет к девушке свататься человек статный, охотник отличный, рыбак отменный, своя у него лодка, свои собаки, с кем на зверя ходить. А девушка плачет, лицо скрывает. Мать ее собирает, отец собирает, а живут они в бедной землянке, корова последняя, ме́ха на шубу нет, кожи на обувь нет, овечки на шапку нет… А у той ли девы есть мил-любим, вечерами у речки встречаются с ним, он на дудке играет, она песни спевает, и им хорошо, хотя в доме – лишь дым…
