Пингвин – птица нелетающая, или Записи-ком Силыча и Когана - Владимир Иванович Партолин
Гондола висела по центру бывшей деревенской площади, на которой в былом стояла под сводом купола «миски» ратуша, в нашествие на Бабешку пиратов ими разобранная и увезённая. Осталась одна стена фундамента из валунов и скальных камней, скреплённых цементным раствором. В кругу останков незамысловатой в плане постройки (круг) копилась от центра куча мусора и хлама — чумы деревенские старые, не жилые, с годами ветшали и рушились. Сюда же сваливали солому, ботву корнеплодов и усы оскоминицы. Подножье кучи подпирал общественный нужник — будка, перемещаемая время от времени (по мере заполнения отхожей ямы и прироста свалки) на все четыре стороны, всё ближе и ближе к фундаменту. За стеной которого — плац, в плане «бублик» выложенный булыжником. После побудки до завтрака на нём физзарядку делали, строевой подготовкой занимались, «рукопашкой» баловались — чтоб не растерять вконец спецназовской выучки. С годами, правда, всё реже и реже этим занимались, а последним летом только, когда Франц Аскольдович пребывал не в духе — гонял бывших десантников по «бублику» до упаду.
Затягиваясь «крепостной», Батя, морщился от жуткого запаха и невыносимой крепости табака, дым пускал колечками. Старался забрать в разраставшееся дымное кольцо силуэт гондолы — зловеще чёрный на фоне ночного с кровавым полумесяцем неба. Луну на половину закрывал Зямин ветролёт, севший на макушку «миски». Гондолу боцман спустил на тросах через приоткрытую маковку купола и зафиксировал над кучей свалки носовым, кормовым и бортовыми якорями. Без использования сходней на борт не попасть.
Батя курил и размышлял: строил план «тихого» отъёма припасов у прижимистого Зямы, в каждую навигацию объегоривавшего его в меновых сделках; что признавал, к чести сказать, в читке годового отчёта на общем собрании коллективных хозяйственников (переизбирали председателем правления, место это занять никому не хотелось). В Отрадное за грузом на ветролёте прибыло трое, в гондоле на тросах спустились боцман, корабельный кок и молодой оф-карго-трюмный.
— Леготня. Облегчим Зяму. Кашевар покручинится за кока-приятеля, разве что, — отщёлкнул Батя на плац окурок, — Ну, а тебя, младший лейтенант — спишь у сходней, сосунок — выбираю, прости великодушно, жертвой аферы для личного прибытка.
Амбар Батя не опечатал — пуст. Селезню наказал передать завхозу убраться в столовке, пол свечными огарками навощить, начать сервировку стола к завтраку перед приходом к отвальной трапезе команды Патрона Зямы. И оповестить старшего бригадира Кабзона просьбой явиться через час в председательский закуток. В роте старший сержант Ираклий Кобзон не слыл оперативником выдающимся в составе младшего комсостава, зато был щепетильно исполнительным, результата в поручениях враз — с кулаками-то размером с гирю пудовую (не применял, ему их только показать) — добивался. Майор Каганович оперативником был ещё худшим или таковым прикидывался, поэтому начальником штаба предстоящей специальной операции решил назначить Кобзона. Отправив звено Селезня и притушив каблуком прогары «крепостную», Батя направился ко мне в продсклад, где я спал пока обутым. Что ж, этим разом за мою бацулу мне привалило: отстегнул с барского плеча аж кулёк с кило сигарет «Крепостные» — отравы хроновой.
Менять самогонку и варенье в ЗемМарии Зяма попробовал прошлым годом. В Твердыне и Форте (варенье влёт шло) оказалось делом очень прибыльным, этим неурочным посещением Бабешки наведался специально за большой партией. Меняле подобный промысел — дело привычное, а Бате — офицеру, полковнику — претил. Держался, пока жизнь не принудила сдаться. Всё ждал, что его беглый взвод заберут с Бабешки и роту опальную вернут в полк на Марс, и потерял всякую надежду, получив приказ ещё несколько лет оставаться на острове с задачей поднять-таки колхоз. Вот тогда-то «председатель» задвинул в душе «полковника», и Батя пустился во все тяжкие. Нет, он старался возродить колхоз «Отрадный», но полеводов из десантуры сделать ни как не удавалось.
2
Я язвенник, как полеводы набрасываются на стряпню колхозного кашевара, лицезреть не могу, поэтому в часы трапез в столовке подменяю часового на сторожевой вышке. Частенько отмечал, ужин ещё не заканчивался, Франц Аскольдович, председатель колхоза, спешил уединиться на Дальнем поле. С высоты башни водокачки видел, как тот усаживался на краю у грядок.
Живности на острове — название ему Бабешка, в четырёх тысячах миль от ЗемМарии в Антарктиде — ни какой нет, как впрочем и природной растительности. Не поохотишься, стало быть. Да и нечем. Из оружия прихватить с собой, когда бежали из ЗемМарии, удалось только полковничий нож, да и то потому только, что был дохронным, за артефакт числился и хранился в ротном походном сейфе, который в арест при командире оставили. Вскрыть в смотровой гауптвахты не позволил потому, что в нём хранились ротная документация, секретные комлоги-ком и «свечи» (респираторные фильтры). И рыбу в океане не половишь: не потопаешь со «свечами» в носу девять километров к берегу Быкова. Да и круча у посёлка — не добраться до воды. Пойти ловить к берегу Мирного, — там по берегу мелководье — как мирняне на то посмотрят? Помню, с какой неприязнью те взирали, когда десантников со школьными ранцами, ещё первым разом, Франц Аскольдович привёл в деревню за дарственным жмыхом. Жён, девушек, даже детишек в чумах позакрывали. А и хорошо: позора нашего не видели: полковник к тому дню ещё не распорядился выдать с хранения зипуны, бушлаты и сапоги. В шеренге стояли «футболистами»: в трусах и тельняшках, но без бутс — босыми, с ранцами в руках перед собой открытыми.
Да и ловить рыбу всё равно нечем — снастей нет. А на сейнеры мирнянские наняться, кто ж возьмёт — их два из четырёх на плаву осталось, команды тех, что на приколе, в очереди стоят поработать на подхвате. Ну ещё на четырёх рыболовецких шаландах по акватории острова промышляли. На плаву осталось и китобойное судно, в океане месяцами пропадало, далеко уходило китов и акул бить, на борт посторонних не брали. Китобои, надо отметить, — элита мирнянских рыбаков. Как же, у них наши комлоги, которые выменяли у нас за семена и химудобрения.
К слову сказать, на Бабешке ещё оставались три грунто-отвозные шаланды с земснарядом, а в бухте по берегу с
