Пираты Венеры - Эдгар Райс Берроуз
Мы расселись по машинам. Надежные, как лучшие антидепрессанты, эти машины использовались для доставки всевозможных грузов от гавани до нашей базы, расположенной в нескольких милях от берега. Тряская грунтовая дорога, вся в чудесных земных ухабах, вела к невысокому плоскогорью. Там, у взлетной полосы — мой пропуск в неизвестность. Билет.
Там стояла ракета, похожая на огромную торпеду.
— Все в порядке, — произнес Джимми. Его белесые бровки стояли домиком; здоровенный мужчина, а казалось, что сейчас расплачется. Он зарокотал о каких-то колесиках, о проводке, узлах: — Мы еще раз проверили все мелочи, обследовали каждый узел, ты можешь быть спокоен. Трижды протащили агрегат тягачом по всей платформе, все контакты протерты, перетерты, трущиеся детали смазаны…
— Отлично, Джимми. Получается, мы готовы к отправке.
— Ты ведь берешь меня с собой, Карсон?
— В другой жизни, дружок, — вздохнул я со счастливой улыбкой. Такие чувствительные люди, как Джимми, все-таки являются лучшими людьми этого мира. — А в этой жизни… Знаешь, старик, иногда меня одолевает желание без конца выражать свою благодарность тем, кто для меня не жалел усилий. Видимо, это какая-то редкая болезнь? — я подмигнул ему. — Подтверди на живом примере свою симпатию ко мне еще раз…
— Все, что хочешь! — озарилось лицо его. — Я сделаю все, что ты захочешь!
— Тогда прими от меня мой самолет.
Джимми Уэлш на какое-то время застыл, точно разучился понимать по-английски. Но и потом, когда дыхание нормализовалось и он, уже отойдя от потрясения, принялся сравнивать несоизмеримые технические возможности обоих летных аппаратов, голос его еще подрагивал. У него теперь был приличный по земным представлениям самолет, а у меня — комок в горле. Тот, который всегда возникает в человеке в минуты истинного счастья — такого, к примеру, как возможность сделать себе приятное: одарить другого тем, что тот не способен приобрести себе сам, особенно когда твой собственный интерес к этой ценности так или иначе исчерпан. Подобные встряски для свойственной многим расчетливости весьма благотворны, очищают карму, как считал Чандх Каби. Это, знаете, очень хорошее питание для развития личности — совершать акты безумных дарений.
— Предельная высота — тридцать пять миллионов миль, — повторял Джимми таким тоном, каким черные боссы оккультизма кладут свои заклятия. — Тридцать пять миллионов миль, я до сих пор не могу поверить, что мы это сделали! Нет, я все понимаю. Не могу только понять своим маленьким умом, как ракета достигнет Марса!
— Вот еще мне бы сделать это вместе с ней, — воскликнул я с жаром.
Джимми простодушно рассмеялся. Так же простодушно он хохотал, первый раз в жизни посетив Музей Хукеровского телескопа в Маунт Вилсоне, где даже исторический пульт потрогал, так хотелось ему своими глазами увидеть спутники. Когда началась «марсианская горячка» первой волны, нас с ним еще, разумеется, и на свете не было. Да и вторую с третьей пропустили. И хотя наука с того времени сделала много рывков, скачков, забегов с фибергласовым шестом легкоатлета в руках, многое все еще оставалось для нее недоступным. Никаким инструментом с Земли нельзя было измерить ни угловых расстояний марсианских спутников, ни, соответственно, линейных размеров. Слишком уж эти луны, эти вытянутые картофелины, были малы. Я понимал, как Джимми манит это обстоятельство, как он хочет, стоя на Марсе, увидеть прохождение его лун по солнечному диску и поглядеть, как больший из спутников по два раза в день восходит, упрямец, на западе и дважды садится на востоке. Джимми Уэлш был несокрушимый романтик.
Строительство пусковой установки, с помощью которой ракета должна была взлететь, потребовало больше года всевозможных расчетов. Давно уж назначили день отправления, установили параметры и элементы орбиты, длины полуосей спутников, угол расположения Марса над линией горизонта… Давно было вычислено оптимальное время для старта. А кроме того, сделаны соответствующие поправки на скорость вращения Земли и силу притяжения ближайших небесных тел. Установку построили на основе этих расчетов.
Сначала три четверти мили взлетная полоса шла под уклон, а затем начинала постепенно подниматься до угла в два с половиной градуса. Чтобы нейтрализовать силу тяжести, достаточно было развить скорость четыре с половиной мили в секунду. А для того чтобы ее преодолеть, требовалось набрать скорость 6,93 мили. Для подстраховки мы установили на ракету двигатели, которые должны были увеличить скорость в конце взлетной полосы до семи миль в секунду. Согласно расчетам, во время выхода из атмосферы она должна была возрасти еще до десяти миль! О скорости полета в открытом космосе можно было только догадываться. Но я полагал, что она не должна была чересчур отличаться от скорости полета при выходе из атмосферы до тех пор, пока ракета не попадет под воздействие гравитационного поля Марса.
Много выкладок было посвящено выяснению точного времени старта. Я и так и эдак подходил к этой проблеме, но требовалось учесть несусветное количество различных факторов, поэтому я счел за благо перепоручить вычисления двум очень знаменитым парням, физику и астроному. Астрономия, знаете, это дело такое, приборное. Я всегда любил пошучивать о недостатке своего образования, но впервые столкнулся с ним явно. Мне положили стартовать незадолго до того, как Марс появится на восточной стороне горизонта. Траектория полета должна была представлять собой дугу, постепенно сходящую на нет. Сначала на нее будет оказывать воздействие земное притяжение, но по мере удаления от Земли оно постепенно уменьшится. В связи с тем что ракета пойдет по кривой от поверхности Земли, время старта должно быть выверено точно. Когда ракета выйдет из зоны влияния земной гравитации, ее носовая часть нацелится строго на Марс.
На бумаге эти эти чудесные расчеты и диаграммы выглядели вполне убедительно, но незадолго до старта я стал осознавать, что моя безумная затея опиралась только на голую теорию. Меня, Карсона Нейпира, вдруг охватила паника. Как чья-то железная рыцарская руковица на голову — шмяк! И нет уже никакой уверенности. Ни в чем вообще. Где Либби, где Лиззи? Непра-правильно что-то в душе.
Рядом со мной высилась гигантская торпеда в шестьдесят тонн весом. А почему вдруг торпеда? Она покоилась на пусковой установке длиной в милю, точно гроб. А если я в этом уютном жилище врежусь в землю? Или сгину в океанской бездне? Или вылечу в космос с одной жизненной перспективой — скитаться там до скончания века?
Подгребал предстартовый стресс.
Надо было как-то бороться, что ли… Мне стало не по себе. Меня тревожил вовсе не страх смерти, а внезапное осознание того, что я со своими ничтожными силенками вступаю в игру с грандиозными космическими силами, природу которых не
