Юрий Никитин - Куявия
Елдечук разрывался между диковинным дракончиком и сводным братом, что ведет себя так непонятно.
– Что случилось?
– Я ухожу, – ответил Иггельд.
Эти слова вырвались сами, но тут же сообразил, что в самом деле уходит, ничего другого не придумать, как уйти из этого дома, уйти отовсюду, где Черныша обрекли на смерть. Елдечук смотрел вытаращенными глазами, спросил шепотом:
– Можно его потрогать?
– Только не напугай, – сказал Иггельд. Он осторожно открыл окно, тихонько скрипнуло, он замер, скрип показался оглушительным. – Все, Елдя, прощай!.. Подай мне Черныша.
– Его зовут Черныш?
– Давай его сюда.
Елдечук, страшась дракончика и донельзя гордый, сграбастал и, покраснев от натуги, поднял до подоконника. Иггельд принял на руки, потом наконец сообразил, что и Черныша можно в мешок. Тот отчаянно забарахтался, Иггельд запихал с силой, стукнул по голове, и Черныш присмирел, понял, что здесь свобода заканчивается, где-то буянить и сопротивляться можно, а где-то нельзя.
Елдечук спросил жалобно:
– А когда придешь?
– Когда-нибудь, – ответил Иггельд. – Когда-нибудь.
Мир уже спал, спали люди, звери и птицы, только соловьи, они как будто не птицы, пели тщательно, виртуозно, очень умело и красиво, днем слишком много грубого шума и грубых звуков, днем кричат, полагая, что поют, грубые неотесанные птицы, и потому соловьи молчат, а вот сейчас, ночью, поют и поют, и неважно, что нет слушателей, соловьи поют потому, что не могут не петь… и к тому же знают, что хоть один человек в огромном городе да не спит, слушает, а им лучше один вот такой слушатель, чем целая толпа пьяных гогочущих мясников.
Он скользнул вдоль глухой стены дома, перелез забор и оказался на улице. На миг представил злорадно, каким будет лицо дяди, когда подождет-подождет, а потом красный от гнева пойдет в детскую комнату, готовый разорвать на части, а там обнаружит только спящих детей, если Елдечук не перебудит Челбука и Кеича и не расскажет им, что приходил Иггельд и приносил настоящего дракона, вот такого огромного, в двери не пролезал, вон царапины на косяке…
Злорадство испарилось, едва подумал, что в самом деле ведь ушел, а куда идти, во всем городе нет человека, который приютил бы с драконником на руках, да еще с таким, которого надо утопить как непригодного.
Глава 3
Черныш отчаянно барахтался в мешке, пришлось переложить за пазуху. Там сразу свернулся клубочком и затих. Но едва вышли из дома, Иггельд сделал пару шагов и с разбегу наткнулся на столб из металла, так показалось. Вскинул голову, на него смотрел огромный и красный, словно выкованный из красной меди, гигант Ратша. Сердце Иггельда застыло, а за пазухой, как назло, зашебуршилось. Не успел перехватить, из распахнутого ворота высунул голову Черныш.
Ратша крякнул, спросил гулким, как из пещеры, голосом:
– Ого, что это у тебя?
– Это?.. Да это так просто…
– У тебя зверь за пазухой, парень.
– Это не зверь, – ответил Иггельд затравленно.
– А кто?
– Черныш!
– Ах, Черныш, – протянул Ратша. – И куда ты его несешь?…
Голос звучал строго, Иггельд посмотрел в широкое лицо, Ратша уже не улыбался, смотрел внимательно, рука лежит на плече Иггельда, пальцы в любой миг могут стиснуть так, что захрустят косточки.
– Он… – выдавил Иггельд. – Он…
– Ну-ну, говори.
– Его забраковали, – выдавил с трудом Иггельд. – Он должен умереть…
Пальцы на плече разжались. Иггельд не поверил глазам, огромный человек кивнул, произнес с сочувствием:
– Да, это тяжело. Когда человек гибнет, так ему и надо, не жалко. А вот этих… да, жалко. Не знаю почему, но жалко. Ладно, неси, попрощайся с ним.
Иггельд миновал гиганта, еще не веря, что пронесло, пустился бежать, опомнился не раньше, чем ноги вынесли за пределы города и обжитой долины. Дыхание из груди вырывалось с хрипами, пот выступил на лбу, а между лопатками взмокло. Мешок, туго привязанный, разболтался при беге, надо бы остановиться и привязать снова, но сейчас уже никто не гонится, да и не гнался, а при ровной ходьбе в спину не колотит, только от него жарко даже в эту холодную ночь.
Он отчаянно прикидывал, куда пойти и что делать, а ноги все несли и несли навстречу рассвету, и когда солнце показалось из-за края, город уже лежал далеко внизу у ног, а он по узкой тропке забирался все выше и выше в горы. И тогда понял, что неосознанно уже решил, где спрячется, переждет, пока минует для Черныша опасность, а потом вернется в город с большим и сильным дракончиком, здоровым и быстрым. И все увидят… И все поймут, и все скажут…
Высоко в горах есть еще долина – маленькая, холодная и негостеприимная, насквозь продуваемая свирепым северным ветром, из-за чего там никто никогда не селился. Иггельд поднимался туда однажды, в надежде подстрелить горного козла, начался снегопад, а следом – метель, наверняка пришлось бы превратиться в ледышку, но просто чудом обнаружил, что одна из щелей ведет в пещеру, просторную, сухую, чистую, а через пещеру к тому же бежит ручеек с чистейшей водой.
В тот раз переждал метель, выбрался через заметенный снегом вход, увидел свежие следы коз, поохотился и с добычей вернулся в город. Потом еще поднимался в ту долину, всякий раз добывал либо козла, либо барана, а то и дикого кабана: в уголке долины приютилась небольшая дубрава, там обитало целое стадо свиней. На них никто не охотился, и если бы им было что жрать, заполонили бы всю долину и хлынули бы вниз неудержимым потоком.
Сейчас торопливо поднимался по знакомым местам, уже год не был здесь, с тех пор, как полностью посвятил себя драконам. Ничего не изменилось, это же горы, а не быстрорастущая трава…
Звезды колыхались в небе при каждом шаге. Вообще-то в горах никто не смотрит на звезды, это не ровная, как стол, степь, где иначе заблудишься, в горах ориентирами служат вершины. Он знал, что, кроме него, почти никто ни разу не поднимался выше Города Драконов, только слышали, что в самых горах есть еще клочок ровной земли, там горы источены норами, но никто там не живет, там такие свирепые ветры, что замораживают даже драконов.
Он поднимался, поглядывая на звезды и вершины гор, воздух становился все холоднее, а к утру, перед восходом солнца, ему казалось, что он попал в разгар зимы, дыхание замерзало прямо на губах, облачко пара вылетало белое, сразу превращалось в крохотнейшие снежинки.
Солнце поднялось из-за сверкающих вершин, ослепило, он некоторое время стоял, держась одной рукой за стену, другой прикрывал глаза. В двух шагах начинается обрыв, бездна, придется идти вот так, вдоль обрыва, а дальше, насколько он видел, тропка даже сужалась, над обрывом придется продвигаться, чуть ли не прижимаясь к стене животом… Или спиной, если захочет смотреть в бездну.
