Марьград (СИ) - Юрий Райн

Вот ключ. Для кого, для чего? К черту объяснение своих переживаний, пропади они пропадом! Для кого, для чего делать то, что задумано? Для нее, Маринки-маленькой. И для всех остальных, потому что они несчастны, потому что даже Анциферов, с его нелепыми попытками сохранять былую значительность, тоже несчастен, потому что даже Местные, ставшие нелюдью, тоже несчастны, и не важно, что в большинстве своем не подозревают об этом.

Так уж вышло, сказал себе Игорь, что моих силах помочь им. Всем или хоть кому-то из них. Возможно. Я не виноват, что это в моих силах, я на это не подписывался, однако же выпало — мне. Конечно, еще тридцать раз «возможно», потому что вилами по воде… Но если есть вероятность — должен пробовать.

А виду — не подавал, ну так и не подавать. Не имеет значения. На сердце что есть, то и есть, и это только его, сердца, касается.

***

За невидимой стеной теперь желтело несжатое поле. Начиналось оно прямо от стен дальней оранжереи, а за ним, не близко, но, оценил Игорь, вполне досягаемо, вздымался невысокий холм с почерневшими постройками, то ли жилыми, то ли хозяйственными — не разглядеть. Имелась в поле тропинка; она слегка вилась, кое-где терялась из вида, снова появлялась, потом стала неразличимой. Зато по холму к постройкам вела, кажется, полноценная дорога.

— Это хорошо, — сказал Игорь. — Было бы море — пришлось бы вплавь. Лодок-то мы с тобой, Марин, не видели, верно?

— Жа-алко, — протянула девушка. — Так хотелось на море…

Ребенок, совсем ребенок, подумал Игорь, и горечь вновь взметнулась в его душе, и вновь была безжалостно задавлена.

— Ничего, — бодро пообещал он, — все впереди! А пока лучше суша. Сама подумай, как по воде-то? Я еще ладно, я плаваю неплохо…

— Ихтиандр, — сказала Марина и тут же спохватилась: — Ой… Простите…

— Ихти-Игорь, так меня твоя мама называла… — медленно проговорил он. — В твоей памяти иначе, а в моей именно так…

— Вы мне об этом не говорили…

— Да как-то не до того было… Ладно, приступим. Эта преграда, похоже, самая сильная, уступает только внешней оболочке. Помнится, туда я легко вышел, а обратно, с ландышами, протиснулся не без труда. И, кстати, когда выходил легко, в висках стучало, а когда обратно — нет. И когда сюда, на Завод, проникал, тоже пульс был ого-го! И когда тебя вниз проносил — помнишь? — даже адреналином ты меня колола. А сейчас ничего не стучит… Так что давай-ка, заряжай. В смысле вынимай шприц. — Он притворно нахмурился. — И не спорь.

— Ну конечно, со старшими не спорить, — пробормотала Марина. — А что я врачея, это как?

Однако послушалась.

После инъекции Игорь выждал пару минут — и шагнул. Почувствовал сопротивление, но небольшое. Прошел. Посчитал до десяти. Шагнул обратно. Сказал:

— Вроде нормально. Пробуем вместе.

Сердцебиение усилилось. Он поднял Марину на руки, велел прижаться как можно плотнее, сделал шаг. Показалось, что преграда прогибается. Подумал: особая преграда, у других нет этой эластичности.

Усилил нажим. Невидимое лопнуло, беззвучно, но явственно.

Поставил Марину на ноги. Выдохнул:

— Уфф. Сработало.

Добавил:

— Хорошо бы обратно так же. А то придется жить во-он в тех домиках.

Проверил часы — идут как положено. Засек время. Скомандовал по-Сашиному:

— Двинули.

***

Тропинка была узкой, на одного. По этому тесному коридору с желтыми колосящимися стенами полутораметровой высоты Игорь шел впереди. Изредка оглядывался, видел — Марина в эйфории. Еще бы…

Солнце грело спины, ветерок охлаждал. Слышалась жизнь — гудели насекомые, кто-то шебуршал среди стеблей, не показывая себя. Высоко-высоко мелькали ласточки. Стоял густой запах, пшеницы ли, ржи, овса — в злаках Игорь не разбирался, но это не мешало наслаждаться воздухом.

Шли уже час. Марьград отдалялся; он виделся отсюда высокой стеной «кремлевского» цвета. А холм с постройками никак не приближался.

— Очередная деформация пространства, — объяснил Игорь.

Чудна́я деформация, односторонняя. Исходный пункт исправно отдаляется, конечный застыл на месте. Марина, казалось, не замечала этой странности, а Игорь начал тревожиться. Даже когда один, как было в Tempo Muerto, легкомыслие остается дуростью, ибо от тебя зависит еще чье-то будущее; правда, победителей не судят… Но уж когда не один, как в этом поле, превышать допустимый уровень риска просто нельзя. Правда, какой уровень допустим, знать невозможно. Решил волюнтаристски: шагаем еще ровно час, потом поворачиваем, как говорил Саша, оглобли.

Тут же возникло подозрение — получится ли? Ну-ка, проверим…

— Марин, — сказал он. — Ты постой, я отбегу на минутку. Вот, рюкзак посторожи.

Стараясь не повредить стеблей, обошел девушку, припустил в сторону Марьграда. От рюкзака Маринка не отойдет; думает, что по надобности отлучился, — и хорошо.

Подозрение подтвердилось: ни за минутку, ни за три стена «а-ля Московский Кремль» не приблизилась ни на йоту. Оглянулся. А Марина-то отдалилась вполне адекватно…

Так-так. Деформация пространства еще и избирательная — зависит от того, куда движется наблюдатель. Ну и ну. Что ж, придется опять как в том кино: выбрали направление и идем.

Возвращаясь к Марине, сообразил: возможна также деформация времени. При том, что дата, очевидно, близка к внемарьградской — хлеба не убраны, а жатва, как известно, начинается только в июле. Но топать вот так, на месте, можно и до июля, и до Нового года, и до, прости Господи, Страшного суда. Зерном питаться, ага.

Остановился на мгновение, взглянул на небо. Так и есть, деформация времени тоже: где солнце висело, когда чуть отошли от оранжереи, там и висит. Невысоко; спасибо, что не опустилось: стартовали-то, если по нормальному времени считать, утром — стало быть, висит на востоке, туда опускаться было бы с его, солнца, стороны совсем нехорошо. Однако и не поднялось.

Ладно. Еще час по этой тропинке, а потом вбок, в эти кущи зерновые… вправо или влево — первым делом по интуиции, вторым — против нее же…

Марине, конечно, ничего не сказал, кроме «Двинули».

***

На исходе отведенного часа что-то (или кто-то) смилостивилось: холм вдруг словно прыгнул навстречу. Поле закончилось, тропинка сменилась полого поднимавшейся грунтовой дорогой, очень сухой, сильно разбитой. Холм оказался, собственно, не холмом, а скромным возвышением, постройки на нем — деревней. Давно заброшенной, ясно было с первого же взгляда.

Тени путников, до сих пор лежавшие наподобие указателей — на запад, — резко укоротились, повернулись по часовой стрелке, остановились в направлении норд-вест. Взгляд на небо подтвердил: солнце совершило скачок по азимуту и по высоте.