Прощание - Кивижер Паскаль
– Я остаюсь. Бегите.
– Феликс, ты идешь с нами! – приказал Тибо.
– Бегите, говорю.
– Феликс, нет! – крикнул Лисандр.
– БЕ-ГИ-ТЕ!
И они сорвались с места. У всех в горле стоял ком, но каждая секунда, которую они потратили бы, переубеждая штурмана, могла стать роковой. Все знали, насколько Феликс бывает упертым – на то, чтобы заставить его передумать, мог уйти не один час. Он спокойно смотрел, как удаляется последний факел. Оставшись в полутьме, он сосредоточился на мышцах спины, чтобы не вспоминать голос Лисандра – мальчика, которого он так любил и который так легко без него обходился. Вода наваливалась все сильнее. Ему казалось, будто он держит на плечах всю «Изабеллу» с экипажем и полным трюмом диковинок, привезенных с другого конца света. Но он не уступит. По крайней мере, пока остальные бегут. На губах показалась слабая улыбка: да, он умрет-таки от воды. Так было написано у него на ладони. И хорошо. Он давно поклялся, что отдаст свою жизнь только ей, и никому, ничему другому.
Остальные бежали, задыхаясь и ударяясь о стены. После восьмой отдушины у Лисандра закололо в боку, у Эмы в груди все горело, Тибо мучила жажда, а у Симона ныло колено. Овид же помирал со стыда. Он думал, что ему впору самому стать призраком, неприкаянной душой. Большего он не заслуживал. По слабому лунному свету стало ясно, что впереди девятая, последняя отдушина. Они подталкивали друг друга, то и дело спотыкаясь, иногда со стоном. И только ценой неимоверных усилий заставили себя бежать дальше, когда весь туннель огласился животным воплем Феликса. С таким криком рождаются, и с ним умирают. Когда же он смолк, на смену ему пришел другой звук.
Грохот потока.
На них надвигалась страшная волна, грязная и буйная лавина воды, река, вырвавшаяся на волю всей своей мощью, против которой не выстоять. Она стремительно нагоняла, ледяная и беспощадная. Они едва успели задержать дыхание, как она подхватила их, смешав в кучу.
Они уже думали, что мертвы, когда вдруг вывалились друг на дружку в лощине, все в иле и обломках веток, а сверху на них выбросило щуку и шерстяное одеяло. Тибо, шедший во главе, оказался теперь в самом низу. Он хватал ртом воздух, но не мог вздохнуть. На груди у него лежал Овид, на ногах – Симон и Эма, ботинки Лисандра упирались в лицо, а меч с кинжалом впивались в бедро. Илистая вода все лилась сверху толчками, и они невольно наглотались ее. Барахтаясь, откашливаясь, отплевываясь, они разлепились и стали выбираться из оврага, цепляясь за корни, камни и траву. Овид протянул руку Лисандру, Тибо подтолкнул Эму, Симона вырвало. Помогая друг другу, они в конце концов оказались наверху, в поле. Его ночной покой поразил их. Они промокли, замерзли, измучились, оказались вдали от любого жилья. Но были живы.
Благодаря Феликсу. Никто не решился сказать это вслух, но каждый, прежде чем уйти, бросил прощальный взгляд на жерло его склепа.
Однако партия еще не была выиграна, и Тибо это понимал. Они чудом пережили первое покушение. Но если капитан предал их, то тайное убежище во Френельской пещере уже не было безопасным укрытием.
Капитан… Возможно ли? Тибо все прокручивал эту отвратительную мысль. Если бы хотел, Гийом мог бы убить его в любой момент. Он всегда был рядом, под боком, и часто – с ним наедине. Во всем он был самым преданным другом, верным помощником, живым щитом. Это не может быть он. Кто же тогда?
Поля простирались до горизонта. Звезды сияли на бархате неба, пришпиленные в привычных местах. На юге, откуда они пришли, были дворец и порт. На западе до самого Иса петляли голубые долины Центра. На северо-востоке все загораживал внушительный Френельский холм. Туда они и пойдут, и будь что будет. Им в любом случае нужно где-то ночевать, а других вариантов не было. Дворец наглядно доказал, что из него стоило бежать; Ис явно продался, с Лесами все было неясно, Плоскогорье – слишком далеко, как и сам Френель. Оставалась пещера.
Они взяли курс на северо-восток. Тибо переписывал в голове планы. У случившегося была и хорошая сторона: наконец нарыв лопнет. Жакар выйдет из своего логова. Затопленный туннель, возможно, заставит его думать, что они мертвы. Прежде чем пускаться в погоню, они перекроют шлюзы, дадут вытечь воде, подсчитают трупы. И только тогда отправятся искать их в пещере. Но шансы найти пещеру среди ночи были не больше исчезающей полоски стареющего месяца. Так что тот тайник еще может служить временным укрытием, а в худшем случае – оборонительным рубежом. У них есть четыре меча и кинжал. Тибо спрячет Эму с Лисандром за водопадом и завалит проход. Он будет охранять его вместе с Овидом, пока Симон отправится за подмогой во Френель, единственную провинцию, целиком сохранившую ему верность.
Впятером они походили на причудливую вереницу теней на склоне холма. Намокшая одежда отяжелела и липла к телу. Крутой склон то преграждал им путь зарослями крапивы с ежевикой, то без предупреждения слал навстречу купы деревьев и скалы. Это был край ослов и коз, люди здесь не ходили. Лисандр шагал словно в ступоре: глядел в одну точку, машинально переставляя ноги. Он нещадно ругал себя за то, что так плохо обращался с Феликсом, гнал его, злился на его заботу. Эма тяжело опиралась на меч, который унаследовала от штурмана, его конец то и дело увязал в земле. Она сохранила его на свой страх и риск во время потопа и теперь за это расплачивалась.
– Ты поранилась? – в десятый раз спросил Тибо с беспокойством.
Ответом ему был лишь кивок.
– Эма, прошу, скажи, где тебе больно?
– А ты скажи, куда мы идем.
– Я держу свое обещание. Туда, куда ты непременно хотела вернуться.
– Куда это?
– Где много окаменелостей.
– В пещеру? Почему в пещеру? Почему сейчас?
– Увидишь. Лисандр тотчас понял, что они идут в тайник, о котором Тибо взял с него клятву молчать. Он сомневался, что им под силу его отыскать. В прошлый раз они вышли к пещере лишь благодаря летучим мышам. Однако король шел без колебаний, с причудливой перевязью поперек широкой спины. В прошлый раз он запомнил десятки ориентиров, так что даже в темноте узнавал дорогу по неповторимым формам гребня. За последние недели он сотни раз мысленно проходил этот путь. Похожая на колокол вершина должна остаться по правую руку, а та, что напоминает аиста – позади.
Тибо помнил каждый свой шаг. И помнил, что всякий раз, когда он входил в пещеру, внутри поднималась тревога. Этой же ночью от одной мысли о ней на лбу выступал холодный пот. Эма хромала, и это сильно их замедляло, но Тибо поддерживал ее тем, что не подгонял. Несмотря на всю спешку, он откладывал миг, когда они придут к конечной цели.
55
В бальной зале продолжался праздник, несмотря на опустевшие стулья. Элизабет была бледна, Гийом – в крайнем возбуждении. Его и без того превосходная наблюдательность обострилась до предела. Все пять чувств сталкивались и переплетались, мозг все впитывал, дробил, просеивал, анализировал, собирал воедино. Петлицы, подвески, парча, отражение бокалов в тарелках и приборов в бокалах, удивительный зубной протез Филиппа, бдительность ложных гостей – он подмечал все. Беспокойство на лице отца, ладонь матери, которую она никогда не читала, медные волосы его жены, ее белоснежную фату, нежную абрикосовую кожу. Неуловимую поспешность в жестах Манфреда, янтарный отлив второй порции коньяка, его кедровый, дымчатый вкус. Он видел, слышал, чувствовал все, что только было в зале, однако, лишь осознав, чего в нем не было, он всполошился по-настоящему. Нехорошая дрожь пробежала по телу, от ступней до макушки. В зале не было кое-кого, кто был обязан в ней быть. Манфред и сам искал его глазами.
Бенуа.
Покрытый экземой осьминог с самого начала праздника сновал между столами, и теперь его отсутствие бросалось в глаза. Гийом вдруг увидел, как в его перевозбужденном мозгу все части головоломки сложились воедино.
Бенуа знал привычки, слабости, привязанности каждого, в его распоряжении были сотни предлогов, чтобы зайти в любую комнату, не вызывая подозрений. Он был сразу повсюду, но его почти не замечали. Он часто бывал на стройке домика в парке, якобы чтобы прислуживать Филиппу, и легко мог подкинуть ужа; он мог перерезать струны на гитаре и беспрепятственно поворачивать телескоп; это он выбрал тогда вино для королевского стола. В ночь, когда Лемуан ночевал в обсерватории, он вошел в нее босиком, чтобы не шуметь, а когда раздавил очки, поранил ногу; с тех пор он хромал, ссылаясь на вросший ноготь. Вечером в день концерта он наверняка обрадовался, когда Манфред сам решил угостить стражу шоколадом, и подстроил так, чтобы пчела попалась Феликсу; затем обвинил Сильвена Удачу, потому что слышал, как он болтал про Проказу, и рассчитывал тем самым подорвать доверие к его словам.
