Чигиринский Олег - Госпожа победа
Молодой встал со стула, на котором сидел. Вот так все просто, ни фанфар, ни салюта? Три голоса против? За одну секунду он стал властелином огромной страны — и никак этого не почувствовал?
Он осмотрел обращенные к нему лица и ощутил прилив внезапной злости. Не было на этих лицах ни благоговения, ни трепета, ни даже элементарного уважения. Ты — халиф на час, говорили эти лица, компромисс между несколькими политическими группировками, а не самостоятельная сила. Это ты должен подлаживаться и прогибаться под нас, а не мы под тебя, — говорили эти лица.
Молодой стиснул в кулаке ручку. Если что его и убедило принять предложение Востокова, то не доводы, приведенные осваговцем, не перспективы всевластия и не страх разоблачения. Его убедили именно эти самодовольные лица патриархов, ни секунды не сомневавшихся в неколебимости своей власти и могущества.
«Посмотрим, — подумал Молодой. — Посмотрим еще, кто тут пан, а кто…»
— Товарищи, — сказал он. — Выразить свою благодарность… свое желание, как говорится, оправдать полной мерой возложенное на меня партией доверие… для этого просто нет слов…
* * *Через три недели Крым встречал советского премьера — первого из лидеров СССР, решившегося ступить на отколовшийся много лет назад Остров.
Аэро-Симфи был забит до отказа. Толпа, деликатно теснимая невозмутимыми секьюрити, кипела сиренью и восторженно скандировала фамилию Молодого, одву-сложенную и переиначенную на американский лад.
Молодой вышел из самолета по западному этикету — под руку с супругой (крымцы, привычные к таким правилам международного поведения, бурно приветствовали «половину», не зная, что в СССР уже пошли ехидные комментарии по поводу этой семейной идиллии).
— Я же вам говорил, господин Янаки, что этот вопрос решат не военные, а политики, — сказал хозяину оружейного магазина его сосед, пришедший в госпиталь навестить потерявшего руку ближнего своего.
Господин Янаки как-то зло посмотрел на своего соседа. Честное слово, нехорошо посмотрел. С его стороны было очень некрасиво так смотреть на человека, который пожертвовал своим временем — а время — деньги, господа, — для того, чтобы принести ему фунтик-другой свежей клубники — не дешевое удовольствие по нашим временам, господа! — и справиться о здоровье.
Молодой тем временем сел в черный «руссо-балт» и отбыл в Форос — летнюю резиденцию крымского врем-премьера.
* * *— Я всегда говорил, робяты, что верить ему нельзя, — авторитетно заявил Седой, — только избрали — сразу шасть с белогвардейцами ручкаться!
— В стране начинается черт-те что, — поддержал Замкнутый. — Нужно срочно принять меры.
— Зря мы, что ли, кровь проливали? — поддержал Маршал, тот самый, первый, у которого было плохо с сердцем.
— Я думаю, — сказал Тугодум, — что нужно малого того… немного в чувство привести. Как кукурузника, пухом ему земля нехай…
— Пожалуй, настал момент, когда власть в стране должен взять на себя коллективный орган управления, — подытожил Замкнутый.
— Хорошая мысль, — согласился Окающий. — Назвать его, скажем, «Комитет по чрезвычайной ситуации».
— «Государственный комитет по чрезвычайной ситуации», — со значением поправил Замкнутый.
* * *Чтобы понять, как к этому отнеслись форсиз, нужно вспомнить настроения тех лет в Советском Союзе и в Крыму.
Триумфальный успех одесской высадки и разгром керченского десанта отнюдь не сделали армию самым популярным социальным институтом Острова. В строку армейцам ставили всякое лыко: и что они первыми вероломно напали, и что погибали мирные жители, и сокрушительные бомбежки первой недели мая, и конфискацию кораблей для операций «Морская звезда» и «Летучий Голландец», и мирных советских граждан, погибших уже во время одесской высадки, и высокие потери среди своих во время нее же. Каждая газета считала своим долгом просклонять армию в целом и всех командиров персонально. Верещагин оставался самой одиозной фигурой. В нем видели то ли военного маньяка вроде Людендорфа, то ли пропагандистскую марионетку, «бумажного солдатика», как написал таблоид «Зеркало». Верещагин сохранял душевное равновесие методом профессора Преображенского, только распространял понятие «за обедом» на любое время суток, а понятие «большевистские газеты» — на все газеты вообще. Был только один неприятный инцидент с карикатуристом «Сплетника» Джеком Алибеем, нарисовавшим карикатуру на «Вдову, которая сама себя трахнула». В тот же день в редакцию «Сплетника» на тридцать четвертом этаже симферопольского небоскреба «Этажерка» вошли двое мужчин в джинсах и черных тишэтках, один богатырского склада, а другой калибром поменьше, с неподвижным и страшным лицом. Здоровенный раскидывал секьюрити, как кегли, второй следовал за ним как канонерская лодка за крейсером. Таким манером они дошли до кабинета художников, выгнали оттуда всех, кроме Алибея, после чего закрыли дверь изнутри. Секьюрити в количестве шести человек пытались высадить дверь, но ее явно держало что-то покрепче декоративного замка. Вопли Алибея раздавались из-за двери в течение трех минут, потом стихли. Оба налетчика вышли из кабинета, и никто не посмел их остановить. Джек Алибеи сидел под батареей у открытого окна и тихо скулил, штаны, рубашка, галстук и пиджак были мокры спереди и пованивали. Очки Джека нашли на тротуаре в двух кварталах: отнесло ветром. В полицию Алибей заявлять не стал. Юридическая консультация капитана Пепеляева дала всходы: нет заявления — нет преступления.
Но Верещагину, который мог самоизолироваться, погрузившись в работу, было легче, нежели многим другим военным, особенно резервистам. Они ссорились с соседями и друзьями, расходились с женами, разругивались с деловыми партнерами. Их детей травили в школах, колледжах, институтах; в кафе и ресторанах официанты старательно не замечали людей в военной форме; в некоторых магазинах, мастерских, парикмахерских при виде входящего военного выставляли табличку «Закрыто на обед», в иных барах писали на двери: «No dogs and militaries allowed»; зайти в бар в одиночку для солдата стало самым верным способом подраться.
Неудивительно, что проект «Дон» был одобрен: военнопленные казались гораздо более надежным контингентом, чем жители Острова Крым.
В СССР десятилетия антикрымской пропаганды дали обратный результат, в полном соответствии с законами диалектики. Сталин, в упор не замечая Крыма, поступал умно.
При Брежневе началась подспудная реабилитация белогвардейского движения. На кино- и телеэкранах появились симпатичные белогвардейцы. Конечно, все они были отрицательными героями, но на фоне красно-серого положительного героя, изготовленного строго по советским канонам, белогвардеец смотрелся ярким. Сначала появился «Адъютант его превосходительства», где на всю белую когорту был только один бесспорный гад, а остальных даже как-то хотелось пожалеть; потом все рекорды популярности побила лубочная трилогия о неуловимых мстителях — белые там, как положено, bad guys, но все-таки не исчадия ада, как в фильмах 20-х годов. «Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок!» В фильме «Служили два товарища» белогвардейца играет всенародный идол, суперзвезда Владимир Высоцкий, и он откровенно симпатичней, чем красногвардейцы Быков и Янковский вместе взятые. Правда, Высоцкий сыграл и красного подпольщика в фильме «Интервенция», но этот фильм пылился на полках.
