Герой - Наталья Викторовна Бутырская
Возможно, это передалось и моим животным. Бендан перестал ругаться, всё чаще улетал к вершине горы, возвращаясь лишь поесть. Огнеплюй не замечал резких движений и не плевался огнем почём зря. Часто он застывал возле северной стены дома и словно прислушивался к чему-то. Я тормошил его, брал на руки, зверек на пару мгновений приходил в себя, урчал, а потом снова отворачивался к стене и замирал. Проверка диагностической Ки ничего не показала. За это время я неплохо изучил строение огнеплюя и помимо легкого истощения не находил в нём никаких отклонений. Вот только почему вечный обжора Хуае плохо ел? Может, ему тоже снились странные сны? И к нему приходила пушистая розовая самка, от которой знакомо пахло?
Лучше всего держался белый лжец.
По крайней мере, так я думал до одного случая.
Бендан не прилетал уже несколько дней. Хуае всё больше рвался наружу, скреб лапой стену, пытался улизнуть, когда я выходил или заходил в дом. Как-то утром огнеплюй мирно спал, обернув пушистый хвост вокруг себя, поэтому я спокойно открыл дверь и взвыл скорее от неожиданности, чем от боли: зверек взлетел на мое плечо, разодрав одежду и спину, и сразу же оттолкнулся, выскочил на середину двора и уставился на северо-восток. Затем резко дернулся в сторону, выпустил большой сгусток огня…
Я заорал:
— Лжец! Нельзя!
И рванул к огнеплюю. Пхейнцзы слетел с дерева, кинулся на моего питомца. Я успел перехватить лжеца: вцепился в его шкуру на холке. Лжец чудом извернулся, оскалил зубы и взмахнул когтистой лапой.
Боль пришла не сразу.
Глаза лжеца были такими напуганными, такими растерянными. У нас было негласное правило: я его не трогаю, он на меня не нападает. Я знал, что лжец уже давно не видит во мне добычу, скорее, члена стаи.
Пхейнцзы жалобно мяукнул, попятился и удрал в лес. Не потому что боялся наказания от меня. Я никогда его не обижал. Он испугался того, что сделал.
— Лжец! Лжец!
И только сейчас я почувствовал, что плечо и грудь охвачены огнем, скосил глаза и увидел четыре глубокие рваные раны, сужающиеся к животу. На плече кожу вывернуло вместе с мясом, но кости остались целы. Я ахнул, опустился на землю и тяжело задышал, стараясь успокоиться. Нужно было вспомнить, что с этим делать, как лечить. В голову лезла всякая чепуха вроде — «влить десять капель сонной смеси, чтобы больной не мешал работать», «сначала проверить кости, потом мышцы, кожу оставить напоследок», «лечить у себя можно болезни, для ран лучше позвать другого лекаря, ибо разум смешивается от боли и не способен на правильные решения».
Лишь к вечеру я начал соображать спокойно, когда раны были промыты, зашиты и перевязаны. Лечение длилось слишком долго. После каждого шага я долго отдыхал, ожидая, пока боль утихнет хоть немного. У меня были в доме смеси, притупляющие боль, но я боялся, что они притупят также мою чувствительность и способность правильно оценивать процесс. Я ускорил заживление ран насколько смог и уничтожил почти все запасы еды, которые сделал накануне. Зато мог двигать рукой без риска повредить швы.
Нужно было найти лжеца.
Меня уже бросили Бендан и огнеплюй. Но бай пхейнцзы был со мной так давно, что лишиться еще и его было бы слишком тяжело. И ведь он жил бок о бок со мной просто так, по своему желанию. Я изредка подкармливал его, он показывал мне новых животных, которых видел во время охоты, приветствовал бешеной обезьянкой, дразнил моей же фигурой. Пусть даже он не захочет вернуться, но мне нужно, чтобы лжец знал, что я не злюсь на него и не считаю его своим врагом.
С трудом я натянул чистую одежду, проверил, чтобы от меня не пахло кровью, и отправился в лес на поиски друга. Сначала идти было легко. Лжец так быстро бежал, что оставил за собой легко читаемые следы. А потом следы пропали: он взобрался на дерево.
— Лжец! Пхейнцзы! Всё хорошо. Я не злюсь. Лжец!
Возможно, он не понимал слов, зато знал мой голос, знал, как я разговариваю. Такой умный зверь должен сообразить, что я простил его. Лишь спустя какое-то время я догадался перейти на магическое зрение. Видимо, из-за ран и лечения голова работала не так хорошо, как обычно. Лжеца днем в ветках не разглядеть, а уж вечером и подавно, несмотря на предательски белую шкуру. Я бродил по лесу, пока не стемнело окончательно, затем вытащил камнесвет и пошел было домой, как вдруг остановился, убрал свет и еще раз посмотрел вокруг.
Темнота.
Слегка отсвечивали голубизной деревья, яркие пятнышки мышей сновали под ногами, редкие точки небольших птиц замерли наверху, притворяясь звездами. И всё.
Тишина.
Не хрустели ветки, не перекрикивались обезьяны, не ухали ночные охотники, не выли волки.
Лес опустел.
Обычно магическое зрение по ночам лишь запутывало, высвечивая тут и там большие пятна Ки, сейчас же ничего подобного не было, словно на всей горе осталась только мелкая живность, вроде крыс, жаб и белок.
Напуганный, я бросился к водопаду, добежал до обрыва и всмотрелся в темную пропасть перед собой, где лишь озеро подсвечивалось отражением настоящих звезд с неба. Кабан был там. Яркое пятно Ки металось из стороны в сторону, приближалось к воде и тут же отпрыгивало назад, словно боясь ее коснуться, терлось круглым боком о камни и снова кружило по берегу. То и дело пятно замирало на месте. В северо-восточной части.
Вернувшись домой, я впервые поставил защитный массив перед дверью.
* * *
Лжец появился лишь на третий день. Его Ки-силуэт ярко выделялся в опустевшем лесу.
Я подошел к дереву, на котором он залег, положил руку на ствол и негромко сказал:
— Пхейнцзы. Я виноват. Я не должен был хватать тебя.
После небольшой паузы лжец показал мне обезьянку, только с ней было что-то не то. Она то и дело пропадала и появлялась не в том месте, где была в прошлый раз. Ее черты исказились, будто пхейнцзы не мог вспомнить, как она выглядела в точности, хотя уж кого-кого, а бешеную обезьяну он показывал тысячи раз.
— Лжец!
Может, он заболел? Или поранился, пока убегал от меня?
Я научился отправлять диагностическую Ки на небольшие расстояния, но не больше вытянутой руки. Вряд
