Урок возмездия - Виктория Ли

Я по-прежнему чувствую призраков вокруг себя: призраки девушек Пятерки из Дэллоуэя, бросивших вызов тюремным камерам и гробам, в которые их пытался загнать мир. Призраки других женщин, учившихся или работавших в этой школе, чье наследие было забыто вместо того, чтобы стать предметом поклонения. Призраки каждой девушки, приходившей сюда и чувствовавшей под ногами историю. Но меня больше никто не преследует. Может быть, никогда и не преследовал.

Я смотрю на череп, поглаживая ладонью его холодный костяной лоб. Я прятала череп в своей комнате, в потайном отделении в моем шкафу с тех пор, как в прошлом году украла его из Болейна для спиритического сеанса с Алекс. Засохшая коричневая капля моей крови легко отваливается, когда я соскабливаю ее ногтем большого пальца.

Глазницы черепа безучастно смотрят на меня, пустые, безжизненные. Если дух Марджери еще цепляется за эти кости, это разрушит связь между нами.

– Я завершаю ритуал, – говорю я черепу. – Я оставляю тебя в покое.

Гвоздика и анис, когда я сжигаю их на плоском камне, пахнут Рождеством.

Марджери Лемонт, возможно, была похоронена живой, но я не верну ее череп в землю. Или в Годвин, если уж на то пошло. Вместо этого я вхожу в холодное озеро, пока вода не достигает бедер. Я держу череп в сложенных ладонях и погружаю его под воду. Несколько пузырьков воздуха вырываются наружу, и на миг я представляю, что это последний вздох – последнее прощай.

А затем отпускаю его.

Череп тонет быстро, скрывается из поля зрения, исчезает во взбаламученном иле.

– Спасибо, – говорю я им – Марджери, Алекс. Им обеим. – За всё.

Дрожа, я выхожу из воды, траурно-черная юбка намокла и облепила ноги. Я в последний раз оглядываюсь на озеро, почти надеясь увидеть призрак Алекс, поднимающийся из волн, но вода гладкая, как зеркало.

Какое чудесное утро.

Эллис хоронят через два дня в Джорджии. Девушки из Годвин-хаус, в крепе и тафте, так же преданы эстетике Эллис после смерти, как были преданы ей самой при жизни. Наша одежда делает нас центральными фигурами среди костюмов и платьев-футляров других скорбящих на Сэвил-роу; когда гости смотрят на меня, я выдерживаю их взгляды. Никогда не отвожу глаза первой.

В целом это скромная церемония, гроб Эллис простой и без украшений, нигде нет и капли виски (кроме плоской фляжки Леони, которую она передает по нашей скамье, пока проповедник разглагольствует о невинности и прощении через веру). Эллис бы все это отвергла. Я даже сейчас могу представить ее сидящей рядом со мной, в закрывающей глаза вуали и со сцепленными вокруг колена руками. Ее шепот прямо мне в ухо: «Встретимся в ванной. Я хочу тебя трахнуть».

– Извини, – шепчу я Каджал, пробираюсь вдоль ряда и убегаю по проходу.

Оставшись одна в церковном туалете, я запираю за собой дверь и вытаскиваю из кармана серебряный портсигар Эллис. «Она хотела бы, чтобы он был у тебя». – Я получила портсигар от Квинн сегодня утром. Я достаю один из косяков Эллис, чиркаю спичкой, затягиваюсь и медленно выдыхаю.

Я никогда по-настоящему не увлекалась травкой, но сейчас она как никогда кстати. Сейчас это уместно, словно финальное напутствие: «Пошла к черту».

Выпрямившись, я ловлю свое отражение в зеркале. Волосы идеально уложены, слегка завиты и забраны назад лентой. Губная помада не размазана. Я брызгаю свежий парфюм на шею, поправляю воротничок и пробую улыбнуться.

Черный мне идет.

После панихиды носильщики выносят гроб, и мы все смотрим, как Эллис опускается в землю. Я до сих пор вспоминаю ее в костюме в елочку, одной рукой опирающуюся на черенок лопаты, над могилой Алекс. Интересно, я всегда буду помнить ее такой: неистовой, независимой, живой? Думаю, лучше так, чем по-другому. Когда ее нельзя было застать врасплох, она мне нравилась больше. Я предпочитаю помнить Эллис, которая никогда не позволила бы себе унижаться.

Она – не эта девушка в гробу, так же как Алекс – это не та девушка, что я похоронила год назад под Годвин-хаус. Они обе существуют вне времени, в отрывках воспоминаний и воображении – что-то вроде персонажей книг Эллис. Они реальны настолько, насколько я позволяю им.

Рядом со мной Леони, ее трясет.

– Что такое? – шепчу я.

Она качает головой. Ее нижняя губа, прихваченная зубами, побелела.

– Я не знаю. Я просто… Что, если все это правда? Та история про девушек из Дэллоуэя. А вдруг эта история повторяется? Сначала Алекс, потом Клара, теперь…

Я беру Леони за руку, крепко сжимаю и говорю ей:

– Магии не существует.

Квинн ловит мой взгляд с другого конца кладбища. Без Эллис это просто тень, все краски поблекли без того света, которым их освещала Эллис.

Или, может быть, так все теперь видят меня – все, кто ее знал.

– Фелисити, – говорит кто-то, когда церемония завершена и я направляюсь к машине вместе с Каджал и Леони.

Я оборачиваюсь. Передо мной стоят две женщины, у каждой в петлице белая лилия. Матери Эллис. Я видела их на службе.

– О, – говорю я. – Здравствуйте.

Рука Леони сжимает мой локоть, но я отмахиваюсь от нее и Каджал, предъявляя родителям Эллис лучшую из отрепетированных перед зеркалом улыбок. Я стараюсь не думать о том, что передо мною те женщины, которые бросили Эллис зимой наедине с бабушкой. Которые не вернулись, пока их маленькой дочери не пришлось делать отвратительные вещи, чтобы выжить.

Одна из них, постарше, выходит вперед и роется в своем рюкзаке, пока не находит связку бумаг. Она сует эту стопку мне в руки, и я машинально беру их.

– Это тебе, – говорит мать Эллис. – Она хотела бы, чтобы они были у тебя.

Я смотрю. На первой странице знакомый шрифт, читаю:

– Нет. – Я пытаюсь вернуть рукопись обратно женщине, что дала ее мне, но она отступает подальше, опустив руки. – Нет. Я не хочу.

– Ты должна взять, – настаивает другая. – Пожалуйста. Это последнее произведение Эллис. Она…

Знаю я, что это. Я знаю и не захочу читать это никогда. Не захочу даже открывать его и видеть, какую пародию на нас она написала.

– Мне все равно. Я не хочу это читать. Я не могу. Заберите.

Женщины переглядываются, но я не жду, пока они еще что-нибудь скажут. Я наклоняюсь, кладу связку на сырую траву и бросаюсь прочь, догоняя ушедших Каджал и Леони, туда, где скорбящие толпятся, как вороны, на церковной парковке.

Когда я оглядываюсь, матери Эллис мечутся, собирая страницы, разбросанные ветром, отчаянно цепляясь за бумагу и чернила – последнюю память об их дочери.

Три года спустя

Лондон – это не то место, где я планировала в конце концов жить.

Я всегда думала, что захочу величественные горы вокруг, бескрайнее небо и погоду изменчивую, как море. И вот я здесь, в квартире на Мэйфейр, рядом маленькая собачка и любимая булочная, где меня знают по имени.

Я решила, что город мне нравится. Я люблю анонимность толпы, осознание безграничных возможностей,