Александр Золотько - Бомбы и бумеранги (сборник)
В глубине ее стоял человек. Он обернулся, и я узнал себя. Я стоял напротив меня, и лицо мое было печально.
– Ты – тот самый один? – спросил я, хотя уже понял ответ. Храм Одного: одного человека, одной души. Стоявший напротив знал про меня все, потому что он был мною. Я сам себе бог, и сам себе милость, и сам себе судия. В миг прозрения я осознал, что не может быть ничего страшнее, чем судить самого себя.
– Ты убил ее, – спокойно сказал он мне.
– Я убивал многих! – возразил я и не узнал собственного голоса. Можно оправдаться перед другими, но не перед собой. Она хотела бросить меня, моя Иветт, испугавшаяся однажды ярости в моих глазах. Влюбленный белокурый юноша покорил ее сердце, когда-то отданное мне, и она призналась в этом. Тогда я задушил ее, а сам бежал. Бежал долго и далеко, чтобы в конце концов оказаться в храме Одного.
Этот один – я.
– К чему ты приговариваешь себя? – спросил меня тот, второй. – Ты можешь быть к себе милосердным. Можешь быть жестоким. Любой твой выбор будет принят.
– Ты – Бай-Шин?
Он молча улыбнулся. Он ждал моего решения.
Я провел пальцами по пыльным стенам, удивляясь, что не слышу биения собственного сердца. Казалось, оно должно выскочить из груди. Но мне было спокойно и почти безразлично, словно я уже умер.
«К чему я приговариваю себя? – думал я. – К жизни? К смерти? К ужасам войны, которые быстро перестают быть ужасами и становятся лишь делом, не слишком приятным, довольно однообразным и весьма предсказуемым? Либо ты убиваешь, либо тебя убивают. Война – лишь концентрат жизни, который ты глотаешь, морщась и плюясь, за две куцых минуты вместо обычных отведенных полутора часов на ланч».
– Выбирай, – повторил он.
– Ни к чему, – покачал головой я. – Я ничего не выбираю для себя. Мой выбор был сделан много лет назад, когда я убил женщину, которую любил, и с тех пор вся моя жизнь свернулась в точку вокруг нее, смотрящей в небо посреди поля люцерны.
– Думаешь, ты искупил свою вину?
Я вновь покачал головой. Мне неведомо, что такое искупление. Все, что ты сделал, остается с тобой, и дурное и хорошее. Поступки – не карандаш, которым можно заштриховать предыдущий рисунок. Я убивал врагов, но спасал своих друзей и вовсе незнакомых мне людей. Однако даже если бы я уберег от истребления целую страну, это никак не отменяет того, что я совершил в местечке Дорсмит.
– Я отказываюсь выбирать.
Другой я улыбнулся:
– Что ж, это тоже выбор.
Факел вспыхнул, и я очутился среди своих. Коридор вел нас вокруг главной залы, и теперь мы приближались к выходу.
– Ничего тут нет, – сказал кто-то рядом со мной.
– Пустота, – поддержал другой.
Я обвел их взглядом, и сердце мое остановилось. Все эти люди были – я. Я смотрел на нашего капитана и видел себя. Я был погибший Фельтон, и когда мне открылось, что болото сделало с моим телом, я мстительно захохотал: кара была справедлива. Я был выживший Эштон и безголовый О‘Шоннел. В каждом из тех, кто окружал меня, я узнавал свои гнусные черты, и в миг озарения понял, что весь мой мир – это я и подобные мне. Ужас охватил меня, ибо в каждом я узнавал того, кто был ненавистен моему сердцу. Я готов был сражаться за них до тех пор, пока видел, насколько они другие. За подобных себе я сражаться не желал.
В глубине души я всегда знал, что заслуживаю смерти. Или, вернее сказать, не заслуживаю существования.
«Иди, – сказал мне голос Бай-Шина, – ты свободен».
Да, черт возьми, я был свободен в своем выборе.
И я вытащил нож.
Я сражался так ожесточенно, как можно сражаться только с тем, кого ненавидишь больше врага, – с самим собой.
* * *…Да, сэр, восемнадцать. Он убил всех, кроме меня. Капитана? Одним из первых. Но он напал неожиданно, сэр! В него словно дьявол вселился! Он убивал нас так, словно мы были гнуснейшими отродьями, и я видел торжество в его глазах, клянусь вам! Все наши полегли за несколько минут, вокруг стояли крики и стоны, и воздух пах как на скотобойне. Да, мне удалось… Нет, по чистой случайности. Потом, когда я осмелился выползти, то нашел его неподалеку. Он лежал на берегу… Только медальон с прядью волос, больше ничего.
Что? Храм? Бог с вами, сэр, то есть простите, сэр, нет там никакого храма. Ничего там нет, кроме бесконечных болот. Никак нет, сэр, местные туда никогда не ходят. Они говорят, в болотах можно найти самого себя, а встретить себя – это худшее испытание для человека. Они говорят, только богу под силу выдержать встречу с самим собой.
Отчего? Никак нет, не знаю. Дикари, сэр, что с них взять.
Вячеслав Бакулин
Дом на болотах
Говорят, когда-то давно первые европейцы, покорившие этот край, узнали от цветных невольников легенду о Доме. Доме, что стоит на холме из гниющих листьев камыша посреди бездонного болота в непролазном лесу. Путь к тому Дому отмечают огромные черные лотосы, чей аромат смешивается с гнилостными испарениями, несущими лихорадку. Гигантские кошки-убийцы стерегут его, и у каждой на желтой шкуре столько пятен, сколько неосторожных глупцов нашли смерть в ее когтях. Лианы густо оплетают его крышу и колонны у входа, и каждая может ожить, впиться в неосторожную руку острыми клыками, сочащимися ядом. Невидимые птицы кричат там по ночам, точно духи грешников, рвущиеся из ада, и молочно-белые крокодилы с человечьими глазами выползают навстречу смуглокожим туземкам, до утра забывающим о свете истинной веры ради кощунственных обрядов. Там до самого утра глухо бьют барабаны, и в такт им пульсирует темное сердце джунглей, там вершатся дела, о которых не стоит знать белому человеку, если ему дороги жизнь и рассудок.
Первые белые хозяева этой земли были достаточно благоразумны для того, чтобы оставить цветным ночь, а болотам – их тайны. Но время шло, и вот далеко-далеко, в Старом Свете, один король небрежным росчерком пера передал часть своих заокеанских владений другому.
Новые хозяева были совсем иными. Они точно так же, как и прежние, расчищали место под свои дома и плантации, точно так же выращивали какао и табак, добывали каучук и благородный палисандр, разводили породистых коней и могучих быков. Но, в отличие от первых, они хотели – знать. Знать во что бы то ни стало. Знать все и обо всем. А узнав, решали раз и навсегда, способно ли это знание принести выгоду в дальнейшем. Ведь на их языке «выгода» и «смысл» происходили от одного слова.
Шли дни и складывались в года. Белые вырубали все больше лесов, прокладывали все больше дорог и строили все больше универсальных магазинов, церквей и казарм. Иногда вместо магазина или церкви появлялась больница или школа, но казармы были всегда. Они называли это – преобразованием. Они называли это – цивилизацией. Они называли это – прогрессом.
