Юрий Никитин - Артания
Лицо Олексы рассечено страшным ударом, все тело покрыто ранами. Кровь слабо сочится, лицо Олексы смертельно бледное, изнуренное. Он с трудом поднял тяжелые веки. Губы дрогнули, пытаясь раздвинуться в улыбке, но не хватило сил.
– Добрая была битва… – прошелестело в теплом и мокром от пролитой крови воздухе.
– Добрая, – подтвердил Придон.
Ноги подкосились, он сполз по стене. Залитые кровью плечи соприкоснулись. Олекса слабо улыбнулся: в небесный дворец войдут кровными побратимами.
– Наши деды будут довольны, – прошептал Олекса. – Зла в мире… меньше…
– Это сделали мы, – ответил Придон.
В черепе все усиливался звон. Топор выскользнул, как мокрая живая рыба. Придон смутно услышал звон, то ли в ушах, то ли от упавшего на камни топора, весь мир закачался.
Звон в черепе становился громче. Из ран сочится уже не кровь, а сукровица, и с каждой каплей тело покидает жизнь… Перед глазами расплывалось, качалось. Тяжелые веки начали опускаться, но он заставил себя смотреть прямо: герои смотрят в глаза смерти без дрожи. Пальцы вслепую нашарили рукоять топора, сжали. Перед небесными героями он должен появиться с оружием. Мужчина умирает с топором в руках.
Внезапно тень колыхнулась перед самыми глазами. Его коснулись холодные когти, он успел подумать, что здесь смерть является в виде холодной жабы, и все провалилось в черноту.
Очнулся он все с тем же звоном в ушах, ужасной слабостью во всем теле. Но теперь жутко хотелось есть. Он заставил себя поднять голову. Лежит все на том же месте, а рядом…
Прислонившись к камню спиной, дремлет этот человек, если он человек, которого он спас от пыток и, наверное, казни. Все тело покрыто ранами, но кровь свернулась, а на животе словно бы зарастает молодой кожей.
Придон несколько мгновений рассматривал его с головы до ног. На артанца не походит, на куява или слава – тоже. Что-то совсем уж нелепое, ибо мужчина все-таки должен быть покрепче и повыше. Тем более такой, который попадается в железные клетки.
Он хотел спросить, за что же его так, в клетку, да еще и зверствовали, но смутное беспокойство заставило провести ладонью по боку. Пальцы нащупали вздутые края раны. Сухая корка скрывает рану, и тут Придон понял, что рука его двигается, а это раненая рука. И что у него может хватить сил как-то подняться.
– Это ты сделал? – спросил он. – Ты лекарь?..
Человек открыл глаза. Крупные, лиловые, они всматривались в Придона так же интенсивно, как всматривался он в спасенного им.
– Константин, – сказал он. – Константин…
Голос его был хриплый, каркающий. Но, возможно, и у него, Придона, карканье сейчас не лучше. Он порылся в памяти, не нашел ничего похожего на это странное чужое слово, решил, что чужак называл свое имя, ткнул себя в грудь кулаком.
– Придон, – сказал он. – Меня зовут Придон. Твои враги мертвы! А где… здесь был мой друг…
– Мертвы, – согласился человек, назвавшийся Константином. В его голосе Придону почудилась великая печаль. – Мертвы… Твой друг еще жив. Но я ничего не смог сделать больше.
Придон с огромным усилием повернулся. Голова закружилась, он на какое-то время потерял сознание. Когда очнулся, он уже стоял, держась за стену. Видимо, в беспамятстве велел себе подняться на ноги и сумел это сделать.
Олекса под стеной на том же месте, где и был, это сам Придон перепутал правое и левое. Только теперь Олекса лежит, и видно, насколько он силен и огромен. Кровь не сочится из ран, однако там просто нечему сочиться: тело Олексы исхудало, пожелтело, словно после долгой мучительной болезни.
Придон повернул голову и застыл. Кровь в жилах превратилась в лед, а в душе разрасталась великая горечь.
Тур стоит огромный, с яростным лицом. Топор занесен над головой, тело в боевом развороте, одна нога чуть вперед, рот перекошен в боевом кличе. Придон сжал челюсти, но горестный стон вырвался из глубины сердца. Тур в мраморе еще прекраснее, чем в жизни, но как сердце обливается кровью: не остановил, не успел, не обогнал…
Он невольно взглянул на свою грудь. Две глубокие раны от ножей, кровь уже свернулась, но ни следа от ударов проклятых молний! То, что защитило его, почему не спасло отважного самоотверженного Тура, что всегда спешил закрыть его своим сердцем?
Дрожь прошла по телу, оно еще помнило удары этих молний.
На мраморной статуе трепетали оранжевые блики. Придон повернулся, на жертвеннике огонь полыхает с той же мощью. Голова чудовищного бога медленно повернулась в сторону дерзкого пришельца.
– Пошел ты, – сказал Придон с ненавистью.
Волна лютой злобы пошла от чудовища с такой силой, что Придона на миг отбросило на шаг. Он закричал, нагнетая в себе боевую ярость, измученное тело задрожало.
Внутри чудовища зародился свет, словно тусклая звезда на вечернем небе, что в ночи заблещет ярко и беспощадно, Придон ощутил, что вот-вот полыхнет гнусный мертвенный свет, что ослепит, ослабит, отшвырнет, закричал во весь голос и ринулся прямо через алтарь, через огонь, через треск рассыпающихся под ногами раскаленных углей.
Удар обухом обрушился на клык в пасти зверобога. Страшный рев тряхнул Придона. Тело ослабело, топорище заскользило в пальцах. Он закричал громче, вкладывая в крик всю ярость, боль и жажду. Топор снова блеснул в воздухе, руки тряхнуло от удара, по телу прошла болезненная волна.
Он успел увидеть, как сверкнули крохотные блестки, словно из пасти зверобога выскользнули крохотные рыбки, мальки. Клык уменьшился наполовину. Измученные руки ощутили в себе мощь держать топор, он продолжал кричать, стоял в огне прямо перед мордой чужого бога и рубил, крошил, сносил целые пластинки и даже пласты камня.
Яростный рев, в котором было бешенство и изумление наглостью жалкого человека, сменилось хриплым воем смертельно раненного зверя. Придон сам охрип от крика, он придает силы, при каждом ударе руки сотрясает так, словно изо всех сил бьет по камню… да так и есть, но сцепил зубы и бил, бил, бил до тех пор, пока топор не выскользнул из мокрых обессиленных пальцев, что тут же от жара стали сухими.
Он шагнул назад, сзади под колени толкнуло твердое, упал навзничь, перекатившись через алтарь, и лежал так, жадно хватая широко раскрытым ртом воздух. Ноги пекло, он страшился посмотреть в ту сторону, за время неистовства могли сгореть не только подошвы, но и ноги до колен.
Мокрая пленка на глазах мгновенно превратилась в соль, рассыпалась, он увидел на месте чудовищного зверобога искрошенный камень. Головы не осталось, грудная клетка изуродована, а на месте горящего костра поднимаются слабые дымки.
Там во; завалено каменными обломками, это по ним он ступал, затаптывая горящие угли…
