Роман Суржиков. Сборник (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич

— Сэр, я стоял в глубине лифта, а Хедж — ближе к дверям.

— Вы могли переместиться, никто и не заметил бы. Вот только…

Я помедлил:

— …одно крохотное сомнение: это вы нажали кнопку пятого этажа. Стало быть, знали, что ее не нажал Хедж. Вы могли догадаться — не знаю вашей догадливости, но, думаю, могли, — что судья изменил своей привычке и едет не в номер, а в ресторан.

Когда я повернулся к скромнице Рейчел, она едва слышно шепнула:

— Я не убивала его…

Я вздохнул.

— Эх, мисс… Почему вы не погладили собачку? Все в лифте общались с Рядовым: полковник воспитывал его, Фэлрой и Хедж гладили. А вы любите собак: здесь, в моем офисе, уже трижды приласкали и дали лизнуть ладонь. Кажется, песик успокаивает вас… Так почему вы не погладили его в лифте? Как вообще можно не погладить такое чудо?

Я подставил ладони, и Рядовой Донован прыгнул. Я поднял его на руки, а он лизался и бил обрубком хвоста.

— Вас погубили два «не», мисс Рейчел. Вы не знали, что Хедж поедет в ресторан, а не домой. И даже в лифте не поняли этого: ведь кнопка «5» горела. Но это полбеды. Хуже то, что вы не приласкали йорка. План состоял в том, чтобы уколоть Хеджа на выходе из кабины. Вы встали в дверях, он должен был пройти рядом. Возможно, вы вышли бы на площадку — вежливо выпустить судью — и там нанесли бы удар… Но появился пес — отличный отвлекающий фактор, лучший из возможных! А шприц уже был зажат в ладони… Вы подумали: лучше сейчас, чем на пятом. Там могут услышать щелчок, там Хедж может заметить укол. А сейчас цокают когти, люди играют, Хедж наклонился — значит, прострел в пояснице… Пока остальные развлекали собачку, вы подумали — и рискнули. Да.

Я поднял Рядового так, чтобы глянуть в его черные глаза. Он притих, словно понял драматизм момента.

— Чертов песик соблазнил вас отступить от плана. Две недели назад вы впервые пришли в гостиницу. Вы следили за Хеджем — изучили его график, узнали его этаж… Сейчас кнопка пятого горела, и вы не предвидели беды. Воображаю ваш ужас, когда Донован с хозяином вышли на пятом, а Хедж — будущий труп — остался в кабине! Вы старались хранить спокойствие, но внутри у вас все кричало. Пытаясь скрыть панику, вы уткнулись в телефон — забыв о том, что в кабине нет связи. Руки дрожали так, что уронили помаду. Пустой шприц вы поспешно сунули в сумочку, потом спохватились — бросили в шахту, пока лифт стоял на стопоре на двадцатом… Эта ошибка и добила вас.

— Отпечатки пальцев? — с видом знатока спросила Мари.

— Не знаю. Возможно, мисс Рейчел успела их вытереть. Но само место, где найден шприц, — улика против нее. Другой подозреваемый — полковник — выходил на глазах у всех. Он не бросил бы шприц в шахту. Пока я его не вызвал, он имел время спрятать шприц где угодно — но не в шахте лифта.

Девушка тяжело вздохнула, опустив голову.

— Сочувствую, мисс Рейчел. Знаю: вы имели причины прикончить Хеджа. Но вряд ли это оправдание.

— Мой отец… — только и сказала тихоня.

— Полиция прибыла, шеф, — сообщил Бобер.

Рядовой Донован тоскливо заскулил.

НЕ ВОЛЧАНКА

Участковому инспектору милиции

отделения на пр. Науки в Голосеевском районе

гражданки Черёмшиной Татьяны Петровны

Заявление

7 марта сего года я, Черёмшина Т. П., находилась на своем рабочем месте по адресу проспект Науки 24 (это киоск рядом с общижитием Пищепрома). Там я исполняла свои обязанности продавщицы. Прилагаю копию соотвецтвующей страницы с трудовой книжки. Во все время рабочего дня я отпускала цветы разным людям (покупателям), из-за чего иногда вступала с ними в разговоры…

— Че, Нюш, опять дохторов смотришь?

Татьяна сидела за прилавком с оберточной бумагой, кутаясь в пуховик и хохлясь, как снегирь. Было зябко, старуха-батарея натужно потрескивала, силясь разогреться. Татьяна смотрела в экранчик телевизора, над которым козырьком нависал ДВД-плеер. На звук колокольца она подняла глаза.

Семеновна вошла, степенно установила метлу в просвете между герберами и ландышами. Отерла руки передником, оперлась на рулон бумаги, и, перегнувшись через прилавок, глянула в экран.

— Ну точно дохторов! Все одно по кругу! Не тошнит еще?

Семеновна знала, что изо всех «дохторов» Танюше больше по сердцу беленький. В третьем сезоне его уволили, потому Танюша смотрела по кругу первые два. Сорок шесть серий «дохторов» — потом неделька перерыва на «маниака», и заново сорок шесть… А если разобраться, что еще тут делать-то?

— Отстань, — отмахнулась Татьяна. — Лучше кофию дай.

— Ох, ты ж не знаешь!

Семеновна горько вздохнула и в подробностях поведала, как нынешним утром разбила термос — поставила на край стола, а потом зацепила скатерть. И термос раздрызькала, и всю кухню уделала, корова пятнистая. Теперь не будет кофию ни ей, ни Танюше — вообще никому. Работать тяжко. Два часа мела вокруг двадцать четвертого — а толку нет. Без кофию ни жизни, ни труда. Приплыли, Нюшенька.

— Так сходи в машину купи. Она уже приехала.

— Аць!.. — Семеновна только скривилась и брезгливо махнула рукой.

— Да серьезно. Сходи в машину, купи экспрессо. И мне тоже.

— Тьху на ту машину.

— Ну, Семеновна!.. — Нюша даже отвлеклась от экрана ради просительного взгляда. — Сегодня ж парад мужиков. Весь день буду электровеником. Как без кофию?

— Терпи. Смотри вон своего беленького.

Семеновна ухмыльнулась с превосходством. Она держала трех кошек и двух собак, для души грызлась с почтальонами, а вечерами попивала портвейн. Но чтобы смотреть повторно тот же самый сериал — это уж нет!

Колокольчик звякнул. Танюша буркнула тихо, под нос: «Началось…», — и громко, вошедшему юноше в очках:

— С праздничком, молодой человек! Выбирайте цветочки, какие на вас смотрят.

— Ладнось, я пойду… — Семеновна взяла метлу, как жезл, и вышла походкой премьер-министра.

Парад мужиков накатил в две волны. Первая хлынула утром. Студенты по дороге в свои ВУЗы хватали для однокурсниц букетики ландышей, либо розу — одну, алую, на длиннющем стебле. Унося ее, метровую, аж расправляли спины от гордости. Папаши приобретали гвоздики и герберы, вручали сыновьям-школьникам, чтобы те поздравили училку. Мальчики отнекивались, как могли:

— Пааап, ну что я ей скажу… Подари лучше маааме!

Отцы не поддавались:

— Это праздник, так нужно. Теперь еще конфет купим — угостишь девочек.

— Ну, пааап!..

Предусмотрительные офисные клерки затаривались по дороге на работу, переспрашивали цены на все, искали баланс между приличием и экономией. Служащие госучреждений требовали розочки — короткие, но несколько, и непременно с лентой.

— Чтобы все, как полагается. Но поскорее, девушка, опаздываю.

Танюша не любила предпраздничное утро. Терпеть не могла спешку: дергать цветы из ведер, как сорняки, без перебору; охапкой завертывать в пленку, откусывать скотч; бормотать скороговоркой: «Дасвежие, толькосегодня. Неделюпростоят. Вамслентой? Пожалста, хорошегодня». Совать в карман передника мятые купюры, одним взмахом сметать со стола зеленый мусор, поворачиваться к следующему в наседающей очереди: «Выбирайте, молчеловек. Какиенавассмотрят?» Танюша ненавидела работать впопыхах. Зваться «девушкой» не любила тоже.

Вечерняя волна — совсем иное дело. Люди возвращались с работы после короткого и легкого дня, имели вдоволь времени, радовались предстоящему выходному. Эти, вечерние, выбирали цветы с удовольствием, с фантазией, некоторые даже и с чувством.

— Скажите, барышня, откуда розы?

— Эти колумбийские, те — наши, тепличные, а красные — Эквадор.

— Ффиу! Ого!..

Мужчина не видел разницы между Эквадором и Колумбией, спрашивал ради беседы. Танюша любила таких покупателей.