Всадник на белом коне (СИ) - Василий Горъ
— Борисыч, ты не представляешь, чего мне стоила одна-единственная ночь с Линдой… — начал, было, я, но был прерван таким же тихим рыком:
— Линда — молодая и красивая баба с закидонами. А мне пришлось трахать Сухорукову! И не один-единственный раз, а пять долбанных лет по два-три раза в неделю!!!
Я нервно сглотнул, ибо отказывался понимать, как он в принципе мог реагировать на нашу директрису! А он продолжал давить:
— Хочешь, покажу ее голышом, чтобы ты мог сравнить ее со своей американкой? Оля присылает мне «горячие» фотки до сих пор, надеясь на возобновление отношений и большую любовь, возносящую в высший свет!
— Не надо… — торопливо открестился я. — Мне за глаза хватает ее лица, насмерть отпечатавшегося в памяти!
Тут Комлев криво усмехнулся и как-то разом постарел лет на десять:
— Денис, Большой Спорт, Большой Бизнес и все виды деятельности, в названиях которых есть слово «Большой», это одна сплошная грязь. Тому же Алексею Алексеевичу тоже приходится прогибаться. Просто каждый из нас это делает так, как может, и тем, чем может. Будь у тебя акции, частью которых можно было бы поделиться, или связи, позволяющие надавить, я бы искал другие возможности. А так приходится подсекать тех, кто клюет на несгибаемый дух, кровь, пот и молодость…
Я закрыл глаза, уперся лбом в оконное стекло, с хрустом сжал кулаки и заставил себя выдавить три коротеньких слова:
— Где и когда?
— Здесь, в «Акинаке». В девятьсот четвертом номере. Как поднимешься. Вот ключ-карта.
— Как ее хоть зовут-то? — забрав пластиковый прямоугольник и засунув его в карман, продолжил я.
— Татьяной Павловной. Для меня. А для тебя она будет Таней, Танькой или Танюшкой. Второй в коллекции… — невесело пошутил он, хлопнул меня ладонью по плечу и, по-стариковски сгорбившись и подволакивая ноги, поплелся к выходу…
…На девятый этаж я поднялся минут через пятнадцать, после того как более-менее обуздал злость и отпросился у Горина. Прогулявшись по знакомому коридору, подошел к нужному номеру, некоторое время бездумно пялился на табличку с цифрами, а потом собрался с духом, отключил обе микрокамеры, вставил ключ-карту в щель замка и решительно толкнул дверь. Несколько шагов по темной прихожей прошел, как осужденный на эшафот, затем заставил себя развернуть плечи, переступил порог гостиной и услышал добродушный смешок:
— Что, затрахали советами?
— Де-юре поздравляли с победой. Но многословно и с лирическими отступлениями… — устало улыбнулся я, повернулся на голос и мысленно хмыкнул — на диване, стоящем у правой стены, вальяжно полулежала женщина лет тридцати пяти. С влажными волосами, разбросанными по плечам, лицом, в котором чувствовалось что-то монгольское, и в банном халате, полы которого съехали с разведенных бедер и выставили на всеобщее обозрение лобок с кокетливой стрелочкой, направленной вниз. Но Разумовской было не до таких «мелочей»: судя по белой пыльце, осевшей вокруг ноздрей аристократического носика, и горке белого порошка на журнальном столике, женщине было уже хорошо.
— За такую победу не грех и поздравить! — расфокусировав взгляд и на несколько секунд ухнув в воспоминания, заявила она и бездумно почесала промежность жестом, который подошел бы разве что небритому мужику в семейных трусах, сидящему перед телевизором с бутылкой пива в руках. А потом уставилась мне в глаза и криво усмехнулась: — Дерешься ты на редкость красиво, жестко и умно. Даже не скажешь, что в остальной жизни валенок валенком…
— В каком смысле? — процедил я еще до того, как сообразил, что женщину под дурью лучше не провоцировать.
Татьяна Павловна пожала плечами, из-за чего халат распахнулся еще немного и продемонстрировал почти две трети левого шедевра пластической хирургии:
— В самом прямом: ты батрачишь на Комлева уже шесть лет, но до сих пор искренне считаешь его благодетелем. Хотя Гешефт настолько охамел, что крутит свои комбинации, почти не скрываясь!
— Гешефт? Комбинации? — переспросил я, в основном, для того чтобы унять все усиливающееся раздражение ее бесцеремонностью, потом как-то почувствовал, что она может подкинуть информацию, которая изменит мою жизнь, и рванул воротник сорочки, ставший слишком тесным.
— Гешефт — это прозвище твоего менеджера, которое он заслужил еще до того, как отказался идти по стопам родителей и поступил в Военно-Финансовую академию Ярославля. Оно же перекочевало и в армию, точнее, в один из полков Псковской Воздушно-десантной дивизии, в котором он дорос до должности начфина. Ведь навыки, полученные в семье потомственных преподавателей психологии, никуда не делись, и этот красавчик очень быстро прославился тем, что может продать кому угодно что угодно, умеет крутить лихо закрученные многоходовки, не боится рисковать и так далее. Служил бы и дальше, но, как обычно, переоценил свои силы и попробовал подсидеть начфина дивизии. А тот оказался совсем не ягненком и отправил конкурента на гражданку. Кстати, Гешефт отличился и во время ухода, на редкость технично кинув начальство на приличные деньги, да так, что те об этом узнали только года через два. Само собой, в этой ситуации трясти миллионами, наворованными за время службы, было чревато не самыми приятными последствиями, и Комлев залег на дно. В смысле, вложил деньги в покупку четырех квартир в Первопрестольной и устроился на работу в детский дом, которым рулила и рулит его родная тетка по матери. Денег, получаемых от арендаторов трех сдаваемых квартир, хватало на безбедную жизнь, но Гешефту очень быстро стало скучно…
Не знаю, почему, но я был уверен в том, что Разумовская не врет и не передергивает. А еще проводил параллели между тем, что говорила она, и словами Борисыча, предельно внимательно вслушивался в каждую фразу и мысленно заполнял лакуны в новой картине мира:
— А тут на его глаза попался ты — волчонок, в принципе не умеющий сдаваться и готовый добиваться поставленных целей любой ценой. Как я уже говорила, твой благодетель любит многоходовки и не боится рисковать. Поэтому продемонстрировал тебе искреннее участие и пообещал светлое будущее, изобразил продажу одной из своих квартир и переселился в другую, вложил в тебя часть своих свободных средств, а потом «пересел» на карточку, которую тебе оставили родители. Не стеснялся тебя обворовывать и потом: все следующие пять лет он забирал львиную долю твоих призовых за победы на первенствах Москвы и России по юниорам, вроде как собирая деньги на покупку «проданной» квартиры, завязал на себя абсолютно все контракты, которые тебе предложили с момента перехода в профессионалы, и наваривался на ставках, которые делал на каждый твой бой. Итог закономерен — ты, можно сказать, гол, как сокол, а он «стоит» порядка шестнадцати с половиной миллионов евро, три четверти которых заработана на тебе!
— И долго вы собирали это досье? — спросил я, зверея от холодного бешенства, но все-равно пытаясь понять, что из вышеперечисленного могло быть доподлинно известно Горину и Кравцовой.
— Дала команду после того, как увидела твой бой со Стрельцовым. Окончательные результаты получила дней десять назад. А вчера, на пресс-конференции, ухохоталась, слушая, как ты на голубом глазу рассказываешь фанатам о том, что считаешь Гешефта вторым отцом.
Я закрыл глаза, медленно сосчитал до десяти и… снова услышал голос Разумовской. Правда, на этот раз в нем не было и следа от былого участия, зато появилось раздражение:
— Все, лирика надоела — я на взводе еще с «Лужников» и мне срочно нужна разрядка. В общем, подойди к музыкальному центру, найди радио «Новые ритмы» и вруби музыку погромче. А потом изобрази чувственный стриптиз, подползи ко мне
