Легенда о Чжаояо. Книга 2 - Цзюлу Фэйсян
И все же однажды демоница сказала, что его глаза прекрасны и в них будто мерцают мириады ярчайших звезд. В ее словах было столько нежности, что душа юноши затрепетала. Лу Чжаояо обхватила его лицо ладонями и нежно поцеловала каждую из уродливых печатей. Это даровало ему утешение.
– Глава, вы знаете, кто я?
– Мо Цин…
Едва имя, которое она дала ему, сорвалось с ее губ, юноша потерял голову. Переполненный страстью и невыносимой тягой к женщине перед собой, он больше не мог сдерживаться. Сжав демоницу в объятиях, Мо Цин оказался сверху и прижал ее к земле своим телом. Лу Чжаояо же улыбалась, словно коварная соблазнительница, получившая желаемое.
– А ты знаешь, кто я? – насмешливо протянула она.
– Чжаояо… Лу Чжаояо.
Она была благодетельницей, которая спасла ему жизнь. Она стала благодатью, дарованной Небесами. Она – единственные ветер и луна в его жизни, единственные страсть и любовь, единственные спасение и защита.
Ночь перед горными вратами, в шаге от смертоносной магической ловушки, навсегда останется в памяти Мо Цина. Когда все самое прекрасное и греховное оказалось так близко, ужасы и жестокости мира остались позабыты. Лу Чжаояо была его жизнью, его единственным желанием.
2
На рассвете послышались крики: шумное празднество на горе Праха подошло к концу и люди отправились на поиски главы школы. Вскоре вести о банкете во дворце Не-зло и большом пожаре, который вспыхнул на пике Лунных забав, распространились по всему Цзянху, только о безрассудстве, случившемся перед горными вратами, знали лишь двое.
Пока Лу Чжаояо крепко спала, Мо Цин повесил ей на шею единственную вещь, которая сопровождала его всю жизнь: маленькое серебряное зеркальце. В глубине души он сильно тревожился: что же делать, когда демоница протрезвеет? Если она вспомнит, что произошло этой ночью, то как поступит? Оставит его или… изгонит? Ему оставалось надеяться лишь на ее милость, и все же если…
Он видел, как Сыма Жун привел людей и забрал спящую Лу Чжаояо. У Мо Цина не было другого выбора, кроме как укутаться в плащ и из укрытия молча наблюдать, как они уходят.
За последующие дни он так измучился, будто ожидал оглашения приговора. Однако Мо Цину и в голову не могло прийти, что Лу Чжаояо проспит полмесяца, а проснувшись, напрочь забудет ту безумную ночь. И юноша знал, что она не притворялась: как оказалось, серебряное зеркало, которое он всегда носил с собой, способно отражать чужие мысли. Так он заглянул в сердце Лу Чжаояо и убедился, что она действительно ничего не помнила: ни грандиозного пиршества во дворце Не-зло, ни вспыхнувшего пожара на пике Лунных забав, ни того момента, когда спустилась с горы и творила с ним безумства ночь напролет. Она забыла обо всем, а значит, не было нужды переживать за свою судьбу. Мо Цин не знал, плакать или смеяться. Столько дней он провел в беспокойстве, а для Лу Чжаояо все стало лишь сном… Нет, даже меньше чем сном. Но что тут поделать? Она ведь Лу Чжаояо, и он любил ее.
Однако теперь его тревожило зеркало Отражения Сердца. Из-за того, что Лу Чжаояо носила магический артефакт не снимая, он частенько слышал то, чего не должен был: «Ох, этот Юань Цзе! Старикашка слишком много болтает, однажды вынудит меня найти причину спровадить его далеко и надолго. Еще и Сыма Жун снова упомянул, как я напилась до беспамятства! Как же раздражает! Следует велеть Шици заштопать этим двоим рты… Кстати, кажется, в последнее время у девчонки подросла грудь, ей пора носить дудоу…»[31]
От ее причитаний на губах сама собой появлялась улыбка, даже если лицо обдувал свистящий ветер или обдавало жаром смертоносной ловушки. Ему следовало забрать зеркало, ведь Лу Чжаояо определенно не хотела бы, чтобы за ее мыслями следили. Но как все объяснить?
«Глава, верни мне знак любви, который я тебе подарил» – такого ему явно не выговорить. К тому же теперь Мо Цин каждый день слышал внутренний голос Лу Чжаояо. Для него, уставшего охранять горные врата, это было… чрезвычайно увлекательно.
Казалось, сами Небеса благословили его, позволив так приблизиться к Лу Чжаояо. Он сидел перед горными вратами, устремив взгляд вдаль, пока его сердце подглядывало за ней. Мо Цин чувствовал себя очень виноватым, но не мог перебороть себя и продолжал наблюдать за чаяниями человека, до которого прежде было не дотянуться. И со временем его затягивало все больше. Поскольку Мо Цин едва ли не боготворил Лу Чжаояо, любые мысли и идеи, пришедшие ей на ум, казались ему восхитительными. Она была такой милой, что ему так и хотелось обнять ее и поцеловать. Будь это возможно, он бы бросил к ногам Лу Чжаояо все самое прекрасное в мире, о чем она мечтала. Лишь бы она была счастлива.
Однако в тот раз, когда Лу Чжаояо привела Цинь Цяньсяня на гору Праха, Мо Цин понял, что готов принять не все ее желания. Поначалу он очень разозлился, но после вспышки безумия внезапно пришел в себя, осознав, что не имеет права злиться.
Его и Лу Чжаояо разделяли не только десять тысяч ступеней до вершины горы Праха. Она была луной в небе, она не принадлежала никому и уж точно не может принадлежать ему. Мо Цин стоял на ступеньках перед горными вратами, глядя вдаль. Перед глазами бушевали ветер и огонь, свирепствовали гром и молния, пока в сердце Лу Чжаояо царило небывалое спокойствие. В тот момент она наблюдала за Цинь Цяньсянем, размышляя: разве мог в этом мире существовать такой красивый человек?
Мо Цин опустил голову, и капюшон черного плаща полностью скрыл его лицо. Он посмотрел на плотный черный узор на тыльной стороне ладони и холодно усмехнулся: зато такой безобразный – вполне.
На следующий день Цинь Цяньсянь получил свободу, и Лу Чжаояо приказала Темным стражам сопроводить его с горы. Формацию перед вратами ослабили, чтобы пленник мог спокойно уйти.
Мо Цин как раз стоял неподалеку и хорошенько его разглядел. В одеждах из белого шелка и с безразличием на лице Цинь Цяньсянь выглядел так, будто никакие суеты мира не могли потревожить его сердце. С первого взгляда юноша понял, почему Лу Чжаояо восхищалась им.
Цинь Цяньсянь уходил, не поднимая глаз, только мельком взглянул на стража горных врат. Много лет спустя Мо Цин вспомнил этот день и понял, что глава палаты Тысячи забот наверняка
