Сумрачный лес - Каролина Роннефельдт
Теперь же не осталось почти никого из тех, кто умел бы читать приметы и дать отпор. И нежить может беспрепятственно преследовать живых, а значит, они вот-вот придут, придут несметной ратью. Твари, явившиеся из оскверненных могил и ночных кошмаров, обитатели вечной ночи, потерянные души и стаи диких чудищ, которые следуют за ними. До тех пор, пока не явится он, не вступит в свои права и не загонит под черное иго и живых, и мертвых, и тех, кто бродит между ними.
Усталые квендели заметили, что луг постепенно поднимается в гору. Призрачное сияние не выходило за пределы лесной опушки, и чем дальше они отходили от деревьев, тем больше сгущалась темнота предрассветных часов. Никто даже не пытался вновь зажечь фонари, погасшие под порывами ветра. Однако старый Пфиффер, казалось, точно знал, куда идти; возможно, у него и в самом деле были кошачьи глаза. Остальным же приходилось брести из последних сил вслед за ним и надеяться, что они вернутся домой. Но, вопреки всем опасениям, они постепенно, шаг за шагом, продвигались вперед.
Гортензия вдруг задумалась, тем ли самым путем они идут к живой изгороди. Она уже давно потеряла ощущение времени, и расстояние до тропы казалось ей бесконечно долгим. Мысленно она укоряла себя, что все было зря: у них ничего не получилось.
– Подождите! – неожиданно проговорил позади Звентибольд.
Гортензия почувствовала, как он отпустил ее ноющие плечи, отчего на коже остались отметины – так сильно он за нее держался.
– Минутку! – снова раздался голос Звентибольда. – Дайте-ка мне перевести дух, потому что в боку жжет, будто кто-то вонзил в меня нож…
Квендели остановились и разжали руки. Биттерлинг измученно склонился вперед, упершись руками в согнутые колени. И не только он. Все вымотались до предела, промерзли насквозь, наполовину ослепли и оглохли от рева бури. Стало слышно их прерывистое дыхание, а это означало, что вой ветра незаметно стих. Вокруг немного посветлело – они смутно различали очертания друг друга.
А вон та черная полоса впереди не могла быть ничем иным, как тропинкой у живой изгороди. Они уже слышали, как ветер с силой проносится по пологой аллее, обрывая ветки и сучья. Вблизи знакомых мест квендели ощутили надежду на то, что скоро окажутся в безопасности. Теперь старый путь казался им спасением от всех бед на свете. Перед ними лежала холмистая местность, которую они знали и любили. Они думали, что там их ждет приветливая деревня с веселыми жителями, которым угрожает разве что чуть более суровая, чем в прошлом году, зима. А уж к морозам нетрудно подготовиться.
Спутники решили оглянуться напоследок, раздумывая между тем, как найти в живой изгороди местечко поудобней, чтобы взобраться на стену. Почти одновременно и в молчаливом согласии они осмелились посмотреть назад, на жуткий лес, с окраины которого им удалось выбраться. И с небольшого холма, где они стояли, им открылась необычная картина.
– Темным и сумрачным был этот лес раньше. Сейчас же он сияет бледным холодным огнем, – заметил Карлман. – И никто не знает, покинул ли кто-нибудь его пределы: один из прежних исследователей или кто-то чужой…
Он говорил не как ребенок, а как взрослый, познавший заботы и печаль.
– Интересно, жив ли еще Бульрих? – На глаза Гортензии навернулись слезы, но ей было все равно, что остальные слышат, как срывается ее голос. – Если он был в лесу, то, наверное, заблудился, – заключила она, высморкавшись.
– Это еще не доказано, – поспешил заметить старик Пфиффер, хотя и сам понимал, как беспомощно это звучит.
Гортензия с трудом подавила всхлип.
– Вперед! – Биттерлинг отвернулся от леса с такой яростью, что остальные вздрогнули.
Вынести только что услышанное ему было совсем не просто. Он не мог разглядеть лица Карлмана, но слов его было достаточно, чтобы представить, как побледнел молодой квендель в смертельной тоске, а видеть слезы обычно острой на язык Гортензии было и вовсе невыносимо.
До сих пор Звентибольд не позволял себе задумываться о судьбе кузена. На протяжении всей своей жизни он делал все, что нужно, следуя заведенному порядку. Теперь же единственным неотложным делом стал нелегкий путь до дома. Да, они вернутся с пустыми руками, и в этом таилось страшное разочарование. С каждым шагом назад, в привычный мир, Звентибольд с горечью осознавал, что теперь уже ничто не будет прежним.
Ему предстоит вечно размышлять о том, не следовало ли быть внимательнее к Бульриху, вместо того чтобы, как обычно, списать все на его пресловутые странности. Звентибольд сам виноват во всех этих несчастьях, и из-за него в деревне теперь навеки останется пустовать домик, наполненный до самой крыши бесчисленными картами, который теперь придется либо вычистить, либо запереть. Квендель с ужасом понял, что давно считает Бульриха безвозвратно пропавшим, возможно, даже дольше, чем Карлман и Гортензия. Их слова так его расстроили, что он не мог больше оставаться рядом со спутниками.
Поэтому, пригнувшись под ветром, он преодолел последний отрезок пути до живой изгороди в одиночестве. Вдруг он заметил рядом с собой какое-то движение, а затем почувствовал, как старик Пфиффер положил руку ему на плечо.
– Ты не виноват, если так думаешь, – сказал Одилий, наклоняясь ближе. – Никто не виноват. Так уж сложилось, и еще неясно, чем все обернется, к добру или худу… Но тебе не в чем себя винить.
Звентибольд покачал головой. В хороший поворот событий верилось с трудом; тем не менее слова Одилия его немного успокоили, потому что старик понимал, что творится у него внутри.
Вместе они добрались до крайней стены, на которой торчали заросли кустов и травы, и там стали дожидаться чуть отставших Гортензию и Карлмана. И снова взгляд квенделей упал на тускло светящийся лес. В небе над деревьями занимался первый слабый проблеск, возвещающий о приближении рассвета.
Наконец, добравшись до живой изгороди, Гортензия благодарно прислонилась к побитой непогодой стене, а Карлман беспокойно посмотрел вверх-вниз, как будто желал прямо здесь найти удачное место для подъема. Редкие порывы ветра еще налетали на изгородь, разбиваясь об нее, но далеко не с прежней силой.
– Где это мы? – спросил Звентибольд, вглядываясь в камни, однако было еще слишком темно для разглядывания деталей.
