Сергей Фомичев - Пророчество Предславы
Пахомий тут же схватил удобную, как из руки выросшую, суковатую дубинку. Скорее всего, загодя припрятанную именно в этом месте. Монах всё рассчитал заранее.
Некоторое время они стояли один против другого, тяжело дыша. Не от усталости — от предвкушения схватки. Оба так и не произнесли ни слова, но глаза их горели взаимной ненавистью. Монах был значительно крупнее колдуна, к тому же успел вооружиться. И если учитывать, что кинжал был пока бесполезен, а ворожба Сокола не годилось для боя, то надежд на победу у него оставалось немного. Впрочем, против силы чародей мог выставить знание. Чего только не увидел он, странствуя по миру, каких только смертоносных приёмов не изучил. Не всё перенял, но кое-чем мог удивить монаха.
Молчаливое стояние закончилось. Противники медленно передвигались по вырубке, оставляя на снегу чёрные росчерки следов. Пахомий принялся раскручивать дубинку, пробуя достать чародея то с одной стороны, то с другой. Сокол же, не желая расходовать попусту силы, больше уклонялся, нежели нападал. Он легко уходил от выпадов, изредка отваживаясь на встречный удар. Руки двигались быстрее дубинки, что, в конце концов, позволило достать до скулы монаха. Но того одиночный удар лишь раззадорил.
Схватка продолжилась. Она мало напоминала поединок воинов, привыкших даже наедине, без свидетелей, следовать определённым правилам боя. И тот и другой готовы были пустить в ход любую подлость. И Сокол больше всего опасался, не припрятал ли монах ещё какого оружия. Россыпь ловушек до сих пор слепила его, не позволяя угадать вражеский замысел. Что если тот подберёт меч или топор? От настоящего оружия не отмахнёшься руками, не примешь вскользь на плечо.
Он попытался перехватить дубину, но монах понял это по-своему. Опасаясь колдовства, изменил направление и резко ударил чародея по руке. В глазах Сокола полыхнуло, затем пришла темнота. От непереносимой боли в вывихнутом плече он потерял сознание и рухнул на снег.
Если бы Пахомий догадался прикончить чародея сразу, пока тот пребывал в беспамятстве, победа наверняка осталась бы за ним. Но монах, ведомый долгом, прежде всего, подумал о змеевике.
Сознание возвращалось неохотно. В голове громыхали тысячи звуков, каждый из которых стремился вырваться наружу, предварительно пробив дыру в черепе. Правая рука онемела, Сокол совсем не чувствовал пальцев. Он попробовал пошевелить плечом, но от боли чуть вновь не лишился сознания. Вторую руку Пахомий предусмотрительно придавил коленом. Будто сквозь сон чародей почувствовал, как монах взялся шарить у него за пазухой, подбираясь всё ближе к змеевику. Неприятное ощущение чужой и холодной руки на теле окончательно привело его в чувство. Он не подал вида, но когда монах добрался до вожделённой вещицы, самую малость приоткрыл глаза.
Сорвав змеевик, Пахомий выпрямился. На его лице появилась довольная улыбка. Однако встал он неудачно. Для самого себя, разумеется. Сокол шевельнул пальцами здоровой руки, выброшенной далеко в сторону, а когда внимание монаха на миг переключилось туда, нанёс мощный удар ногой в пах.
Пришёл черёд поваляться на земле и врагу. У Пахомия хватило сил, корчась от боли перекатиться в сторону, но быстро вскочить на ноги он уже не успел. Чародей, хоть и с большим трудом, поднялся. Превозмогая боль, задрал вывихнутую руку и, с громким криком, резко встряхнул. Сустав, противно хрустнув, встал на место.
Что бы там не врали в сказаниях, но большинство смертельных схваток заканчивается именно так — быстро и некрасиво. Люди желающие перерезать друг другу горло меньше всего думают о грядущих песнях. Вот и теперь, достав из сапога кинжал, чародей без предисловий воткнул его в грудь монаха. По самую рукоятку.
Видно он всё же не пришёл в себя окончательно, потому что точно в сердце не попал. Пахомий, захрипев, изогнулся дугой. Потом обмяк, затих, но жизнь всё ещё теплилась в его теле. Лишённый сил чародей осел на землю возле смертельно раненого врага. Долгое время он не мог пошевелиться, лишь тяжело дышал, жадно хватая ртом воздух. Затем достал из мешка бурдюк с вином и сделал несколько крупных глотков. Только после этого разжал пальцы монаха, возвращая себе змеевик.
Он поднялся, шагнул в сторону реки, но, вспомнив про оружие, вернулся. Вытащил из груди монаха кинжал, встряхнул, оросив снег мельчайшими каплями крови. Не вытирая лезвие, засунул его обратно в сапог. Теперь можно было и уходить, но чародей вдруг передумал. Решил дождаться кончины врага.
Пахомий умирал. Жизнь медленно уходила из тела, хотя сознание оставалось с ним до конца. Он понимал, что умирает, и не боялся приближения смерти. Его не волновало ни утешение, ни исповедь. Потому что они, посвящённые в великую схиму, не нуждались в духовнике. Приняв ангельский чин, воины викария давно уже находились возле самого бога. Смерть не настигала их, но лишь отпускала с земли.
Сокол, наверное, смог бы помочь монаху. Если бы начал прямо сейчас, то Пахомия ещё удалось бы спасти. Но чародей не двигался с места. Он смотрел на врага, позволяя тому умереть. Это был враг той редкой породы, которого невозможно не уважать. Такие чаще встречаются в вымышленном мире, нежели в настоящем, но, в отличие от сказаний, им редко даруют жизнь. Сокол, во всяком случае, не позволял себе такой роскоши, как отпущенный на свободу враг.
— Будь ты проклят, — прохрипел через силу Пахомий и умер.
Глава восьмая
Возмездие
Чёрная смерть добралась до Москвы на исходе осени. Но если в других городах с наступлением холодов мор пошёл на спад, то здесь разгорелся пуще прежнего. Всю зиму гробы на Божедомку свозили. Ожидали покойнички в Божьем Доме, когда земля помягчает, примет их грешных. Но не рассчитывали строители на такой наплыв усопших, пришлось гробы прямо под открытым небом ставить.
Масленица прошла, как будто её и не было вовсе. Никаких гуляний, веселий, никаких кулачных сшибок, ни блинов, ни пирогов. Самые разудалые парни вышли было на лёд, но, пересчитав себя по головам, тут же и разошлись — какой интерес малой ватажкой биться. Людям стало не до праздника — чёрная смерть вмешалась в обычный земной распорядок. Мор свирепствовал на Москве, какое уж тут веселье. Да и по погоде, судя, не всё шло ладно. Зима, будто почуяв слабину, ударила по городу мокрым снегом, метелью, а то и морозами.
Ко всему прочему поползли по Москве нехорошие слухи. Говорили, что объявилась в городе какая-то жуть. То ли тварь, то ли морок, никто толком сказать не мог. Первые весточки с окраин приходили. Дескать, находили по утру на улицах мертвецов обезображенных. Сперва грешным делом на волков подумали, на них извечно люди напраслину возводят. Но когда возле церкви след трёхпалый приметили, тут уж волкам оправдание вышло.
