Последний Персидский поход - Дмитрий Старицкий
Никитин приложил трубку к груди и поднял очи горе. Когда из трубки перестали доноситься неразборчивые проклятия вперемешку с всхлипами, он снова приложил трубку к уху и совершенно серьезно сказал:
- Напишите заявление в милицию.
- Уже написали, - было слышно, как Ванда высмаркивается. – Мерзавца ищут и, надеюсь, обязательно найдут. Он должен получить по заслугам! Так что, Игорь, если этот негодяй появится еще раз, сразу звони ноль-два!
Никитин скорчил самому себе рожу в зеркало, но вслух сказал:
- Конечно, Ванда Станиславовна. Но лучше будет, если я сам его скручу и доставлю в отделение.
Она не уловила иронии в его голосе.
- О! Это было бы просто замечательно! И ничего ему не отдавай! Мы тебя ждем, - раздались короткие гудки.
Никитин прошел в кухню и снова наполнил чайную кружку кислятиной розлива Московского межреспубликанского винзавода.
- Да, Шура, как не хочется ехать к этим твоим, так называемым, родственникам, но придется.
Никитин глотнул из кружки, и, поморщившись, выплеснул содержимое в раковину.
И поставил на плиту чайник.
Он уже закипал, когда послышался звук поворачиваемого в замке ключа. Никитин привстал.
Дверь открылась, и наступила пауза.
Потом он услышал голос своей матери:
- Кто здесь? – снова пауза.
– Игорь! Это ты?
- А кому тут еще быть, - сказал он, выходя в коридор.
Объятия, слезы, снова объятия, и снова слезы. Ему было страшно неловко принимать на себя весь этот водопад бурных эмоций, и он постарался поскорее его закончить.
- Прости, Ма, но у меня еще есть пара срочных дел в Москве, и мне сейчас некогда. Это недолго. Я вернусь, и мы обо всем поговорим. Обязательно дождись меня, хорошо?
- Погоди, только скажи: ты… насовсем? Или в отпуск?
- Увы, ма! Я всего лишь в служебной командировке. На неделю. Завтра… Завтра у меня еще одно важное дело, а потом я совершенно свободен.
Мать заволновалась.
- Ведь тебе и поесть-то тут было нечего! Холодильник совсем пустой!
- Там была целая курица. Я ее сварил и съел. Извини.
- Это ты меня прости, что укатила на дачу и ничего съестного в доме не оставила!
- Откуда же ты могла знать, что я прилечу? Я сам об этом всего два дня назад узнал. А позвонить оттуда никак нельзя.
- Все равно! Теперь, если я соберусь уезжать куда-нибудь, хоть на день, буду оставлять полный холодильник еды. Ты голодный, наверное, сынок? Я могу быстро приготовить тебе омлет. Там, - она кивнула в сторону прислоненной к стене у двери объемистой тряпичной сумки, - у меня яйца, молоко, хлеба батон. Еще колбаски взяла, «Любительской», по два двадцать. Такая очередища была! Но я отстояла, у нас в станционном магазине вообще ничего, кроме морской капусты, не бывает. Представляешь, хлеб завозят один раз в неделю, так его местные весь разбирают, по двадцать буханок, чтобы поросят кормить! Нет, ты только представь! Все члены нашего садово-огородного товарищества написали об этом безобразии в поселковый совет, а потом и в районный. Так они нам даже не ответили!
- Спасибо, Ма, но я ничего не хочу. И мне пора бежать.
- Когда ты вернешься?
- Точно не знаю, но думаю, часа через два – два с половиной.
Никитин уже собрался идти одеваться, когда Ма заметила под кухонным столом пустую стеклотару, от «Русской» и «Рислинга».
- Боже мой, Игорь! – возвысила она голос. – Неужели ты все это ВЫПИЛ?
- Да, Ма, – подтвердил он.
- Ты станешь в своей армии хроническим алкоголиком, - грустно констатировала она.
- Не волнуйся, Ма, до «хроники» мне еще далеко.
- Ты так и остался мальчишкой. Говорила я тебе: поступай в Иняз. Был бы сейчас переводчиком.Интересная работа.Посмотрел бы мир.
- Это вряд ли. Другие страны смотрят переводчики с хорошей коммунистической родословной. А я был бы как ты, Ма – учителем английского в школе. А вдалбливать до пенсии Present Continious
