Конан-варвар. Неизвестные хроники - Андрей Арсланович Мансуров
— Приятно познакомиться, Конан-киммериец. Благодарю тебя за избавление меня от страшного Хозяина. Пожалуй ты… Станешь для меня неплохим мужем.
— Не бывать же этому! — вдруг раздался позади варвара злобный выкрик, и Конан почувствовал, как в шею огненным укусом впивается какое-то насекомое вроде осы…
Повернувшись и взявшись за шею он, впрочем, обнаружил не осу, а маленькую стрелку с кусочком хлопка на заднем конце — явно выпущенную из духовой трубочки!
Ноги почему-то перестали держать киммерийца, и он осел на пол беседки, успев стрелку всё же выдернуть.
— А неплохо получилось. Этот яд не убивает, напарничек. А только парализует. Так что ты будешь в полном сознании, когда я буду перерезать твоё горло. Хотя я брал эти стрелы не против тебя — я не рассчитывал, что ты проживёшь так долго! — а против конкурентов…
Сказать Конан уже ничего не мог, но глазами выразил то, что хотел.
— Ах, это… Ну как — почему? Во-первых, как ты любишь повторять, это — Восток! Здесь не бывает настоящих союзников, или напарников. — Садриддин с мизерикордом в руке медленно подходил, глаза горели сдерживаемой и тщательно скрываемой до этого — не то — завистью, не то — ненавистью! — А во-вторых…
А во-вторых, место на троне — только одно. И мне, как будущему падишаху не престало, чтоб мне тыкали в нос: дескать, ты-то сам был лишь сопливым прихвостнем на побегушках у великого северного Героя — легендарного Конана-киммерийца.
Не-ет! Я сам всё сделал! Освободил принцессу, убил дракона, получил падишахство и жену…
— Но милый… А как же — я? Я ведь могу рассказать, как всё было? — удивления в голосе принцессы, голова которой уже превратилась в голову прекрасной девушки, не заметила бы только арфа, сиротливо валявшаяся на полу возвышения.
— Ты? Да, ты… Не то, чтоб за эти три года моя любовь ослабла, звезда моего сердца… Но я стал гораздо взрослее. Многое передумал. Многое понял. И теперь более трезво смотрю на мир. И реально оцениваю многие вещи…
— Трезво и реально — это значит — более подло? — у принцессы появились и руки.
— Ну зачем же так, ласточка моя… В конце-концов, рычаги у меня имеются. Твой отец — твой настоящий отец! — ещё жив. И мне, как новому падишаху, ничего не стоит заключить его и в Биркенте в какой-нибудь зиндан, и приказать морить голодом. Или даже пытать, если вы, ваше высочество, начнёте проявлять строптивость. Или — болтливость.
Я достаточно ясно выразился?
— Да уж, достаточно. Ясней некуда. — Конан не без удивления смотрел, как во время этого диалога между будущими супругами хвост гигантской змеи неуловимым движением сполз за борт беседки, и конец его вдруг появился позади Садриддина. Киммериец не смог бы того предупредить, даже если б и захотел: паралич надёжно сковывал все его мышцы! — Однако вот что я тебе скажу, вдохновенный поэт и трепетный возлюбленный мой!
Отправляйся-ка ты к Негралу!
Конец хвоста вдруг снова — теперь со всей силой! — обрушился на затылок юноши, и тот оказался на полу, шмякнувшись лицом в мрамор в шаге от Конановской головы. Из расколотого от удара о камень черепа хлынул поток крови…
Конан чудовищным напряжением воли смог даже отодвинуться, словно от ядовитой гнусной гадины: настолько велико оказалось омерзение и презрение к хитрозадому мерзавцу!
— А неплохого напарничка ты себе выбрал, Конан-киммериец! — а принцесса-то умеет добавить иронии и сарказма в медоточивый голос! — Сразу видно: сам выбирал. А вот если б тебе посоветовала мудрая женщина, хорошо разбирающаяся в характерах мужчин… — такой взгляд даже киммериец не смог выдержать: покраснел!
Однако ответить Конан ещё долго не мог: челюсти и язык не двигались.
Но те долгие часы, пока к его телу возвращалась подвижность, прелестная Малика, постепенно восстановившая человеческое естество, честно лежала рядом, прижимаясь мягким податливым телом к его сотрясаемому ознобом туловищу, и заботливо грея героя!
Довольно долго они оставались одни, и уши Конана только что в трубочку не сворачивались от слов, которые ему нашёптывала милая соблазнительница. Однако через некоторое время приковыляла кое-как на скрюченных ревматизмом (Вот он почему-то — не пропал!) ногах и Феруза-опа, и Малика замолкла. Но греть Конана не перестала!
Вид, представший глазам кормилицы ту явно не удивил:
— А я тебе сразу сказала, ласточка моя ненаглядная, что это яблочко было с гнильцой! Впрочем, смотрю, ты уж и сама сделала верный выбор!
Конан почувствовал, как сердце сжимает чья-то стальная рука! И то, что она вдета в бархатную перчатку, опасности нисколько не уменьшало!
Как же ему, причём — так, чтоб не оскорбить гордость и чувства спасительницы, отвертеться от очередной претендентки в жёны?!
И ещё мозг калённой стрелой жгла мысль: как он мог быть настолько самоуверенным и ненаблюдательным, чтоб не раскусить…
Напарничка?!
