Все зеркало - Коллектив авторов
– Екатерина Петровна? Можно?
Она не ответила. Говоров затворил дверь, шагнул через комнату к окну. Крепкий мужчина, хищная порода. У Кати никогда таких не было, все её на очкариков тянуло. Говоров держал в руке тоненькую папку.
– Слушай, я хочу, чтобы ты посмотрела кое-что, – сказал Говоров тихо.
– Новости? – прошептала Катя.
– Новости, – он раскрыл папку и протянул ей фотографию, распечатанную на цветном принтере.
Катя взяла фотографию и увидела макроснимок золотого колечка с эмалевой рыжей лисичкой, укрывшейся хвостом.
– Ты узнаёшь это кольцо? – спросил Говоров.
– Это Тайкино колечко… Мой подарок. Вы её нашли?
– Посмотри вот это, – протянул Говоров ещё один лист.
На второй фотографии были совмещены два изображения, вверху стандартная почтовая плашка с аккуратной надписью от руки: «Кому: Екатерине Лепиной. От: Таисии Лепиной». Внизу написанная родным почерком записка:
Где-то на полянке, под тенистым клёном
Потерялась Тая в платьице зелёном
Ловчая спиральная-2
С почтением, Цап-Царапыч.
– Вы её нашли?! – Катя уронила лист на пол и схватила Говорова за плечи. – Скажи мне!
– Он прислал посылку, Катя. Понимаешь, да?
Катя уткнулась лицом Говорову в грудь и завыла глухо. Цап-Царапыч отправлял посылки родителям всех двенадцати девочек. Родителям Тамары – три пальца и овальный кусок кожи с родинкой в виде восьмёрки. Родителям Анечки – губы и язык. Родителям Жанны… Родителям Насти…
От Говорова пахло куревом и утюгом, синяя рубашка плыла в Катиных глазах синим предобморочным цветом.
– А стишок? – спросил Говоров и Катя услышала не ушами, а лицом, прижатым к его груди, вибрацию голоса.
Она закивала головой – да, это их стишок, она его придумала для дочки. Да, это Тайкин почерк. Где-то в соседней вселенной со скрежетом распахнулась дверь и юный голос крикнул: «А сольфеджио у второго класса в три-два, или тут? Ой, простите».
– Она жива?! – закричала Катя. – Вот же! Она писала это когда? Что в посылке, Говоров?!
– Ты…
– Скажи мне, прошу!
– Безымянный палец. Ухо.
– Она жива?! Тайка жива?! Жива?!
– Разбираемся, – сказал Говоров. – Эксперты работают. Всех подняли, его найдут. Верь мне.
Говоров развернул её за плечи и повёл из класса, как выводили оглушённых людей из разбомбленных кварталов. Катя шла в акварельном мире, расползшемся от слёз, ничего не различая, не соображая ничего, они вышли на улицу и он усадил её в машину, пристегнул ремнём, сунул в рот прикуренную сигарету и завёл мотор.
Огромные люди ходят по городу, делят его на квадраты разноцветными мелками. Приподнимают дома, заглядывают под мосты, встряхивают газоны, как одеяла. Сливают через край воду из бассейнов, лезут пальцем в канализационные люки, смотрят на просвет лесопарки, сдувают мусор со свалок. Заглядывают в шалманы. Спугивают бомжей. Трясут и прикладывают к уху заброшенные ангары. Из тени в тень перебегает Цап-Царапыч, хитрый и быстрый, словно таракан. А люди ходят. А он прячется.
Он не радуется, не злорадствует. Он просто выживает. Так надо. Иначе – слишком страшно. Слишком темно. Слишком глубоко.
теперь
Когда свист в ушах сменился свинцовой тишиной, Катя открыла глаза. Она сидела на голой панцирной сетке в вагончике колдуна. Разбитое окно, отсыревшие доски пола, зеркало со сползшей амальгамой. Гниль и запустение. Взъерошенный воробышек постучал клювом по столу, привлекая её внимание.
– Воробей? – удивилась Катя. – Воробей, это вы?
Птичка попрыгала, повернула голову, завела глаза, как бы удивляясь её глупости. Конечно Воробей, кто же ещё? Катя увидела синюю нитку на шее у Воробья, галстук Цап-Царапыча, нитка торчала, как наэлектризованная, как стрелка компаса. Воробей вспорхнул со стола, описал над потолком круг, вылетел в оконную дыру. Катя вскочила на ноги и попробовала выбежать из комнаты – бесполезно. Воздух стал плотным, не пускал, она приподнялась над полом, силясь дотянуться до него кончиками пальцев, беспомощная, как в дурном сне.
– Воробей! – крикнула она.
Он влетел в окно, задел крылом её макушку, гневно цвиркнул и вылетел через дверь. А потом Катя оказалась на крылечке. Пустырь зарос бледной травой, вместо неба клубился туман, над которым темнело солнце – воронка засасывающей тьмы.
«Звёзд нет, и Библия черна», – подумала Катя.
За пустырём громоздился лес, сырой и неподвижный, к которому летел Воробей, быстрыми взмахами крыльев набирая высоту, а потом соскальзывая по воздушной горке. Катя попыталась сделать шаг, но у неё опять не получилось, тогда она уцепилась взглядом за Воробья и вдруг оказалась на опушке леса.
«Ах, вот как тут всё работает».
Они перемещались по лесу из близко растущих чёрных дубов. Воробей летел вперёд, петляя между стволами, а Катя перепрыгивала за ним, привыкая к странному загробному манеру. По плотному ковру серебряных от изморози опавших листьев вились цепочки следов. «Кто ходит по этому мёртвому лесу?» – подумала Катя.
У корней деревьев прятались грибные семейки, Катя заглянула в заросший опятами чёрный пень и увидела, что он полон прозрачной воды, а на дне его лежат золотые часы с подёргивающейся секундной стрелкой. Катя удивилась, отвела на мгновение взгляд от Воробья и тут же поддалась силе притяжения предмета, вдруг выросшего, занявшего всё поле зрения. Взгляд её обрёл невиданную мощь, казалось, что она способна увидеть даже атомы, из которых часы состоят.
Холодно ногам, б…ь, как же холодно ногам. Что это такое? Это же мой ботинок. А что это в моём ботинке? Это же чья-то нога. Да это же моя нога, но только до колена, а выше колена меня нет. Где же я? Да вот он. Я тут лежу, отдельно. Пахнет кислым. Пахнет говном и шашлыками. Кирилюк, сука, машину взорвал! «Севморникель»! Вот почему нога отдельно от меня! Эй! Эй, братан! Почему я отдельно от ноги? Что это за штука у тебя в руке? Не стреляй в меня, мне же будет больно! Лучше помоги мне, сделай, как раньше! Сделай, как я трахаю Жанну! Сделай, как мы вмазались тогда! Сделай, будто кино про «Стэфани сменила окраску?» Сделай мне, как я мороженое жрал! Сделай, как я сосал молоко! Пожалуйста! Сделай меня целым!
Катю выкинуло обратно в лес, её трясло, как после удара током. Отпрянув от пня, вновь повиснув в обморочной невесомости, она закрутила головой в поисках Воробья, увидела его впереди, почти размытого туманом, прыгнула за ним, прочь от золотых часов, намагниченных чьими-то предсмертными
