Воздушные рабочие войны. Часть 1 - Дмитрий Лифановский
— Вот и хорошо, вот и отлично, — тепло улыбнулся ей Обуховский, — ты тогда иди, приготовь все там у себя. Белье возьми чистое у Валентины Петровны. Да что я тебя, учу, ты же сама все знаешь!
— Хорошо, Григорий Давыдович, — Нина кивнула и, заскочив в вагон, тут же выглянула, — Григорий Давидович, заговорили Вы меня. Идите на кухню, позавтракайте. Вас там повара искали уже.
— Да-да, Ниночка, сейчас подойду, — растерянно кивнул майор обеспокоенно глядя на небо. Дождь потихоньку стихал, и со стороны Оки подул свежий прохладный ветерок. Не дай Бог, разгонит тучи: — Да, где же они, в конце концов?! — он с силой ударил кулаком по вагону и, словно это было сигналом, из караулки выскочил боец и рванул открывать ворота, в которые вкатился повидавший виды ЗИС с красным крестом на брезенте кузова. — Ну, наконец-то! — облегченно выдохнул Обуховский и рванул навстречу машине, отчаянно размахивая руками, показывая водителю, куда ему следует подъехать и как развернуться.
Нина с улыбкой смотрела в мутное окошко вагона на нескладную фигуру майора. Смешной он, их Григорий Давидович. И добрый. Но старающийся казаться суровым. Только получается это у него не очень. Слишком мягкий, слишком интеллигентный. Только если дело не касается ранбольных. Тут Обуховский становился бесконечно требовательным и невыносимо занудным. Чем был очень похож на профессора Царькова. Оказывается Григорий Давидович ученик Аристарха Федоровича. Теперь понятно, как она, не имея медицинского образования, попала поле распределения в ПВСП да еще и на должность младшей операционной сестры. Ох уж и интриган, оказывается, Аристарх Федорович.
Нина заглянула к себе в закуток, торопливо поскидала в вещмешок свой нехитрый скарб и, накинув медицинский халат, поспешила в соседний вагон.
— Раечка, — обратилась она к невысокой чернявой девушке, заполняющей какие-то бумаги, на столике в таком же крошечном двухместном закутке, как и у нее, — можно я у вас свои вещи оставлю?
Рая подняла на Нину близорукие глаза и прищурившись серьезно, глубоким низким голосом, совсем ей не подходящим, спросила:
— Тебя что, выселяют?
— Нет, что ты! — улыбнулась Нина, — Раненую подселяют. Место надо. Стойку под капельницу поставить. Материал перевязочный положить. Да и стерильно все должно быть. А у нас сама знаешь.
Рая кивнула и разрешающе махнула рукой:
— Оставляй. Вон рядом с Танькиными складывай.
— Спасибо, Раечка, — поблагодарила девушку Нина, пристраивая свои вещи под нижнюю полку, рядом с точно таким же вещмешком. Рая, погруженная в записи на благодарность, не поднимая головы кивнула. А Нина уже мчалась к старшей сестре состава за бельем.
Она едва успела постелить на нижнюю полку свежее накрахмаленное белье, как в коридоре послышалась суета и два санитара, тихонько, чтоб не услышал начальник поезда, поругиваясь, занесли в вагон носилки с раненой. Нина быстренько выскочила из закутка, махнув им рукой на полку.
— Сюда ее, — она отошла дальше в коридор, чтобы не мешать санитарам. Через минуту мужчины вышли с пустыми носилками:
— Все, сестренка, — отчитался перед Ниной тот, что помоложе.
— Жалко деваху, — покачав головой, добавил второй, пожилой дядька с седым ежиком волос, — красивая. Молоденькая совсем, — он еще раз покачал головой и полез корявыми желтыми пальцам за пазуху, выудив оттуда кисет с красивой цветной вышивкой. — Пойдем, молодой, покурим, — обратился он к напарнику и направился на выход, выталкивая того перед собой.
Нина окинула взглядом вагон. Вроде, все нормально. Только обожжённый танкист начал опять хрипеть и стонать. Если будет ухудшение, надо будет вколоть ему морфий. Но сначала проверить, как там новенькая. Нина шагнула к себе в купе и резко остановилась. На полке, накрытая простыней по самую голову, с бледным заострившимся лицом лежала ее одноклассница и подружка Ленка Волкова. Нина тут же бросилась к лежащей на столике рядом с раненой папке с бумагами и принялась судорожно их перебирать. Наконец, найдя то, что надо она стала вчитываться в неразборчивый докторский почерк: «Сквозное пулевое ранение мягких тканей правого бедра», — ну это не страшно. Что там дальше? «Слепое пулевое ранение мягких тканей левого бедра, задета кость, сложный перелом нижнего конца бедерной кости», — а это плохо, такие переломы заживают долго и плохо. Ну да, ничего, вылечат! Что еще? «Проникающее ранение живота, поверхностное повреждение нижнего сегмента правой почки с образованием околопочечной гематомы» — Нина закусила губу. Ленка, Ленка, где ж тебя так? Она перелистнула бумаги на самую первую страницу. Отдельная вертолетная эскадрилья, Первый отдельный смешанный авиакорпус особого назначения НКВД СССР, сержант, орден Красного Знамени. Когда ж ты только успела, подруга?! Лена открыла мутные, ничего не понимающие глаза:
— Нина? — прошептала она, — Я заснула, да? Аристарх Федорович ругаться будет! — она попыталась встать, но не смогла, вовремя придавленная сильной рукой Кононовой и опять провалилась в забытье.
Машина остановилась около некогда красивого, а сейчас обшарпанного с осыпавшейся штукатуркой, сырыми, покрытыми черной плесенью проплешинами и местами обвалившимися карнизами четырехэтажного дома в Прокудинском переулке.
— Приехали, товарищ подполковник, — обернулся к Сашке водитель, — вот четырнадцатый дом, как прсили.
— Спасибо, Михалыч, — поблагодарил парень шофера, — я сейчас, — он прикрыл глаза и стиснул зубы, заставляя себя решиться выйти из машины, подняться в квартиру и сказать Колькиной матери, что его больше нет. Можно было, конечно, расписаться в похоронке и все, там уже была бы работа почтальона. Но не правильно это. Не по человечески. Он должен сделать это сам. Зачем, для чего это ему надо, он и сам не очень понимал, но что-то, больно царапающее нутро, заставило его приехать сюда. Сашка никому не сказал куда поехал. Лишь Короткову и Гуляеву сообщил, что ночевать будет дома, в Москве. Но им по службе было положено знать, где находится командир. А остальным ни к чему. Даже Насте, даже Игрорьку Бунину и братьям Поляковым. Наверное, это плохо, не правильно, что он их не взял, все-таки они проучились с Колькой гораздо дольше его, да и дружили они, в отличие от Сашки, которого сложно было назвать другом Литвинова. Слишком много было между ними сложного. И глупая Колькина ревность и скрытое его соперничество, и желание доказать, что он ничуть не хуже Стаина. — Сейчас, сейчас, — повторил Сашка и, надев на бритую голову фуражку, ставшую какой-то великоватой, и подхватив туго набитый вещмешок, решительно вылез из машины. Голый затылок непривычно обдало холодком. Будь она не ладна, эта седина, из-за котрой пришлось бриться на лысо! И теперь он похож не на комкора, а
