Кристина Стайл - Дань с жемчужных островов
Ударил гонг, и на помост вывели высокого пожилого мужчину. Его выпуклые мышцы, блестевшие от втертого а них масла, произвели на публику должное впечатление, и по толпе пробежал говорок.
— Взгляните на него хорошенько! — завопил зазывала. — Смотрите, как он силен и ловок! Неважно, что ему уже не двадцать лет! У него впереди еще половина жизни, и за это время он принесет своему хозяину немалую прибыль! Посмотрите на него внимательно! Десять серебряных монет — разве это цена за такого мощного раба? Десять монет! Кто даст их?
Седовласый мужчина, сидевший в первом ряду, поднял руку:
— Двенадцать!
Ударил гонг, писец обмакнул перо в чернила, а зазывала снова закричал:
— Двенадцать монет! У тебя хороший глаз, господин!
Этот дикарь вернет вам вложенные деньги и в десятки раз увеличит их. Двенадцать монет! Может, кто-нибудь хочет предложить больше?
Сосед седовласого выкрикнул:
— Пятнадцать!
Снова ударил гонг.
— Пятнадцать! — захлебнулся от восторга зазывала. — Великолепно! Тот, кому посчастливится стать хозяином этого дарфарца, никогда не пожалеет! Кто больше?
— Шестнадцать! Восемнадцать! Двадцать! — предложения посыпались со всех сторон, и Аркон едва заметно улыбнулся: он снова не ошибся, наняв именно этого зазывалу. В конце концов первый раб был продан за двадцать две монеты. Гонг ударил трижды, писец быстро записал цену, и кузнец, расположившийся возле помоста, ловко постукивая маленьким молоточком, надел на проданного раба кандалы. Покупатель сделал знак одному из своих слуг, и тот достал из мешочка, висевшего у него на шее, клеймо. Клеймо обмакнули в специальную жидкость и с силой приложили к правому плечу дарфарца. Десятки острых иголочек пронзили плоть, и на могучем плече проступил черный рисунок. Такую татуировку нельзя было вывести ничем. Теперь каждому, кто взглянет на рисунок, будет ясно, чья это собственность.
В этот день торги шли бойко. Зазывала старался как мог. Он улыбался, кричал, уговаривал, расхваливал товар так, что даже тем, кто пришел просто развлечься, хотелось купить именно того раба, которого он представлял. Кави, который слышал каждое слово, доносившееся с помоста, трясло от отвращения и ненависти, но ничего поделать он не мог. Наконец дошла очередь и до него.
— Номер восемь! — объявил зазывала. — Какой красавец! — Он закатил глаза и причмокнул. — А сила!.. Его силы хватит на десятерых! Он молод. Он неглуп. У него большое будущее. Тридцать серебряных монет за это роскошное животное! Торопитесь! Если его не купят сегодня, благородный Аркон обучит его грамоте, и тогда цена этого дарфарца вырастет до десяти золотых монет! А обучить его будет нетрудно! Он может быть кротким, и свирепым, покорным и строптивым, из него получится великолепный сторожевой пес! Тридцать монет! Да это просто подарок от благородного Аркона в честь удачных торгов!
— Тридцать пять! Сорок! Пятьдесят! — Публика явно вошла в раж. — Пятьдесят пять! Шестьдесят!
Кави пристально вглядывался в лица выкрикивавших все новые и новые цены, и думал, с каким наслаждением он впился бы в горло любого из этих людей, с какой радостью терзал бы их жалкую плоть, как быстро пополнилось бы ожерелье для Йога. Воображение юноши нарисовало такую яркую картину, что он невольно облизнулся, а его злобный и настороженный взгляд на несколько мгновений потеплел.
— Восемьдесят! — вскинул вверх руку широкоплечий, крепкий мужчина, ястребиный нос которого и курчавая пышная борода, суживающаяся книзу, выдавали в нем уроженца Шема.
— Прекрасная цена! Превосходная цена! — заверещал зазывала. — Есть еще предложения? Восемьдесят — какая чудесная цена!
Гонг ударил трижды, и Кави перешел в собственность шемита. Юношу, как и его собратьев по несчастью, заковали, а вот клеймо новый хозяин приказал поставить не на плече, а на спине, между лопатками. Когда жгучая волна боли схлынула и Кави вновь обрел способность видеть и говорить, шемит сказал ему:
— Меня зовут Исакар. Сегодня же я возвращаюсь домой, в Аббедрах, что находится в Шеме, близ границы со Стигией. О своей судьбе ты узнаешь, когда мы прибудем на место, но, обещаю, ты не пожалеешь о том, что тебя купил именно я.
Кави хмуро взглянул на своего хозяина и криво усмехнулся, подумав при этом: «Чернобородый тупица! Как можно не пожалеть о том, что тебя лишили свободы? Ну ничего, с тобой я поквитаюсь попозже». В тот миг юноша даже заподозрить не мог, что годы, проведенные в доме Исакара, будет вспоминать как лучшую пору своей жизни.
По прибытии в Аббедрах Кави поместили в доме хозяина. Крошечная комнатка, хоть и надежно укрепленная толстой решеткой на окне и массивными запорами на прочной двери, оказалась вполне удобной и даже уютной. Обстановка ее была довольно скудной: узкая лежанка, маленький столик и небольшой сундучок для одежды, — но привыкшему и к более скромным условиям дарфарцу этого было более чем достаточно.
Его сытно кормили отборным мясом, даже не пытаясь предлагать какую бы то ни было иную пищу, и никто но беспокоил. Лишь сам Исакар время от времени навещал своего раба, никогда не беря с собой охрану, словно совсем не опасался за свою жизнь, и подолгу беседовал с ним, попутно обучая смышленого юношу шемитскому и туранскому языкам, а также грамоте. В конце концов Кави, удивляясь самому себе, привязался к хозяину. Единственное, что беспокоило молодого раба, — ему давно не приходилось отведать человеческого мяса, и он почти физически ощущал то, что его соплеменники обозначали словом «нечистый». Когда он уже был на грани отчаяния, случилось нечто, наполнившее его душу чувством, сходным со счастьем.
Однажды вечером Исакар пришел к нему в комнату:
— Я давно присматриваюсь к тебе и могу уверенно сказать, что не ошибся, когда в Сухмете выбрал именно тебя. То, что я расскажу сейчас, все посвященные клянутся держать в величайшей тайне, цена которой — жизнь. Ты можешь поклясться?
— Клянусь Воротами Страны Теней, — взволнованно произнес Кави, подумав, правда, при этом, что иных собеседников, кроме Исакара, у него все равно нет.
— Слышал ли ты когда-нибудь о культе Золотого Павлина Саббатеи? — спросил Исакар, и когда дарфарец отрицательно покачал головой, продолжил: — Приверженцы этого культа поклоняются демону в павлиньих перьях. Золотой Павлин строг и суров и требует от своих детей многих жертв, лучше всего — человеческих. — Кави напрягся, а Исакар по-дружески потрепал его по плечу: — Не волнуйся. Я потратил такие деньги не для того, чтобы принести тебя в жертву Золотому Павлину. Все гораздо интереснее.
Он надолго замолчал, не сводя пристального взгляда с дарфарца, словно еще раз обдумывал, можно ли посвящать раба в свою сокровенную тайну, но все-таки решился:
