Сергей Малицкий - Юдоль
«Хисса», — отметил он про себя и перевел взгляд на последнего в этом ряду.
Следующим был худощавый скуластый мужчина в белой одежде. Он сидел, положив руки на каменные подлокотники. И за его спиной поднимался вихрем воздушный поток, сквозь который проглядывала каменная колонна. Низкий лоб, слегка крючковатый нос и скошенный назад подбородок делали незнакомца непривлекательным, но твердый взгляд серых глаз не оставлял сомнений — ему совершенно все равно, как он выглядит. От незнакомца исходило ощущение холода и ужаса.
«Паркуи», — догадался Кай.
Очередным сидельцем престола был плотный старик с широкими плечами и чистым лбом. Он смотрел прямо на Кая. И даже как будто видел его. И в тот момент, когда холод пополз по спине охотника, когда вдруг разом напомнили о себе все старые шрамы, и сломанное ребро, и вспоротая нога, рука, и пуще всего та самая рана, которую Кай сам причинил себе странным обрубком меча, имя незнакомца само всплыло в голове. «Хара», — подумал Кай и поспешил перевести взгляд на последнего в круге.
Им был отец. Кай узнал его в высоком худом человеке только по цвету глаз, которые блестели ярко-зеленым из-под полуприкрытых век. Сакува — единственный из всех — смотрел не вперед, не закрывал глаза, а уставился вниз, на уходящий из-под его престола желоб в камне. Белая с золотой оторочкой одежда его не казалась роскошной, и сиун за его спиной — мутный клок тумана — был едва различим. Ничем он не напоминал знакомого Каю Хараву-Хаштая, и все-таки это был он. Тот же самый, как знакомая мелодия, внезапно исполненная не на пастушьем рожке, а на трубе хиланской гвардии.
Кай снова посмотрел на Хару. Тот вдруг скривил тонкие губы в усмешке и едва заметно помотал головой. И стоявший за его спиной полуразложившийся мертвец тоже едва заметно помотал головой. А потом Хара отвернул полу бордового камзола и взялся за рукоять меча. Того самого меча, который теперь висел же на поясе Кая! Обрубка! Только у Хары это был не обрубок! Кай не мог рассмотреть, что было внутри рукояти, но сам клинок напоминал застывший язык пламени, словно был выточен из заледеневшей крови. Хара снова покачал головой, снова посмотрел, как показалось Каю, прямо на него и провел этим самым лезвием по собственной ладони. Капли крови упали в каменный желоб и тонкой струйкой побежали к центру рисунка.
И такие же струйки побежали от каждого сидящего. Двенадцать алых лучей. Кай еще успел рассмотреть легкую, едва различимую усмешку на губах матери и вдруг увидел еще одного человека. Он прошел мимо Кая вплотную, неощутимо мазнул по лицу охотника каким-то тряпьем и остановился в центре круга. На нем была ветхая, распадающаяся на пряди одежда, из-под которой торчали босые, но странно чистые ноги. И его огромная шляпа тоже была ветхой, но широкой. Она скрывала и лицо незнакомца, и длинные волосы, и лишь только странный черный блеск в ее расшатавшемся плетении подсказывал, что глаза у незнакомца все-таки есть. Но все это Кай рассмотрел в секунду, и уже смотрел на другое. В руках незнакомец держал девочку лет десяти. Девочку, которую Кай уже где-то видел. Точно видел! И эти светлые локоны, и белесые ресницы и брови, и тонкие, бледные губы, и даже легкое платье, по виду которого никак нельзя было понять — оно обветшало до прозрачности или лишилось плотности ткани от времени?
«Ишхамай», — узнал Кай.
Птичка. Колокольчик. Поющее дитя. Загадка Текана. Страшная загадка. Вестница ужаса и Пагубы. Она спала.
Он поднял глаза на босяка и тут же прошептал и его имя:
— Сиват.
Ночной бродяга. Призрак. Гуляка. И тоже вестник ужаса и Пагубы.
Сердце как будто остановилось. Кай посмотрел на свои руки и очень сильно захотел, чтобы они вновь оказались прихваченными шнуром на уздцах полученного у Истарка коня.
Алые струйки добежали до углубления в камне и соединились в его центре. Сиват наступил на кровь и, беззвучно шлепая мокрыми ногами, оставляя алые отпечатки, опустил в углубление в камне девочку. Ее рука откинулась в сторону, веки дрогнули, она шевельнула головой, устраиваясь удобнее, но не открыла глаз. Сиват осторожно провел ладонью по ее щекам, повторил пальцем линию носа, поднялся, выпрямился и закружился в беззвучном танце.
Кай отшатнулся в сторону, едва не наступил на хвост гепарду, лежавшему у ног Сурны, и в секунду окинул взглядом горизонт. Сначала увидел кольцо высоких, сияющих вечными снегами вершин, затем месиво гор пониже, затем холмы, покрытые лесом, поля, дороги, сверкающий белым камнем город, снующих по его улицам людей и небо — синее, ослепительно-синее, глубокое небо. Такое глубокое, что, казалось, опрокинь в секунду весь этот мир, и ты будешь в него падать вечность и никогда не долетишь до дна. Если только испечешься, сгоришь в лучах сияющего, жгущего глаза, горячего солнечного диска, замершего в зените. И тут Сиват выхватил нож.
Кай разглядел его движение краем взгляда. Успел оценить блеск на черном зазубренном лезвии, поймал белую извилистую полосу на ребре каменного клинка, завитки костяной гарды, шнур, повторяющий движение руки Сивата. Медленно повторяющий. И сам Кай вдруг стал медленным, потому что он все тянулся и тянулся за рукоятью привычного ему черного меча, но не успевал, не успевал, не мог успеть.
Сиват ударил девочку ножом в грудь.
Сиват ударил ее ножом в грудь.
Он взметнул нож над головой и, уже почти опустив его, вдруг начал кричать.
Начал кричать в то самое мгновение, когда алые, сверкающие струйки крови в желобах вдруг рассыпались в огненный бисер.
Ишхамай вздрогнула, открыла глаза, рот, подалась вперед, словно хотела обхватить руку Сивата руками, ногами, всем телом, но тут же обмякла, забилась в судорогах, и кровь из ее груди хлынула под нее.
Кай обернулся вокруг себя. Лица двенадцати таяли, но он успел заметить слезы на лице Асвы, ненависть на лице матери, боль на лице отца и ужас на всех прочих лицах. На всех, кроме лица Хары. Хара смеялся.
И стало темно.
Небо помрачнело, покраснело, нависло над головой. Помутнело, размазалось неясным пятном солнце. Опустели все двенадцать престолов, только глинки темными пятнами обозначились на их спинках. Исчезла, утонула в луже крови Ишхамай. Почти уже растворившийся, рассеявшийся в накатившей мгле Сиват шагнул к уже пустому престолу Хары и нарисовал окровавленным ножом крест там, где должна была быть голова старика, а затем размахнулся и метнул нож с такой силой, что тот обратился сверкающей, горящей искрой и огненной стрелой взмыл в близкое небо, чтобы исчезнуть где-то за снежными, посеревшими пиками.
И только тогда Кай сумел дотянуться до рукояти своего черного меча, но он уже сам поднимался в небо, взлетал туда, куда собирался лететь бесконечно и куда теперь уже можно было только лететь, чтобы расшибиться о красноватую небесную твердь. И, уже поднявшись вверх на добрую сотню локтей, разглядев улицы города, на которых стояли изумленные, окаменевшие люди, Кай услышал то, что не слышал уже давно. Детский голосок, который, уподобляясь бубенцу, пел что-то легкое и невыразимо печальное.
