Юрий Никитин - Семеро Тайных
Свежий предутренний воздух ударил в лицо, грудь поспешно раздулась, спеша захватить, пока есть что хватать, ребра затрещали, но в голове сразу прояснилось. Уже не убеждая себя, что он выше того, кто мыслит тем, что ниже пояса, он сбежал по ступенькам по двор.
В слабом рассвете громадная туша выглядела холмом с широким частоколом. Ноздри уловили запах свежей крови. Под подошвами хрустнули кости. Голенища до колен промокли, не столько от росы, сколько от капель крови, повисшей на уцелевших стеблях.
Похоже, расхрабрившиеся от выпивки селяне скормили Змею не пару коров, а чуть ли не десяток, если судить по вздутому брюху чудовища. На Олега взглянул недовольный глаз, размером с тарелку, снова затянулся пленкой, Олег попинал, стараясь бить по ноздрям, единственному месту без плотных чешуек.
Змей засопел и прикрыл морду лапой. Храп стал громче. Рассерженный Олег обеими руками отодвинул зеленую пятерню с перепонками между тремя пальцами, пнул каблуком в мягкий нос и сказал зло:
— Вставай, жаба. Или подождешь, когда прижгу огнем?
Воздух даже над облаками был сырым и холодным. Олег съежился, как ворона под дождем, крылья Змея хлопали мерно, неспешно, от сытости разогнаться не мог, да Олег и не торопил, мысли текли такие же серые и вялые, как неопрятные облака.
Какого черта ввязался в схватку степняков и земледельцев? Такое всюду, везде не поспеешь. А то, что гасил пожар здесь, отодвинуло от гашения всех пожаров разом по крайней мере еще на день. И это сто тысяч пожаров, что вспыхнули за ночь, тысячи и тысячи убитых, искалеченных, ограбленных и уведенных в полон на потеху и надругание — тоже на его совести.
Он замычал, ударил себя по лбу кулаком. В глазах заблистали искры. Умнее не стал, а может, и стал, подумал же, что не только он во всем виноват, может быть, виноваты еще и те, кто убивает, поджигает, грабит, насилует?
Змей хрипел, крылья хлопали медленнее. До гор осталось рукой подать, вон они рядом, но этот сарай вот-вот рухнет... Под ногами плиты трутся, скрипят, словно перемалывают жерновами мелкие камешки. Сцепив зубы, Олег направил чудовище вниз, пробил тонкий слой облаков, широкая проплешина между массивами леса начала разрастаться, земля черная, а когда Змей пошел по косой вниз, Олег рассмотрел торчащие черные пики обгорелых стволов.
Заколебавшись, не погубить бы Змея, он застыл неподвижно, а Змей, которому дали свободу выбора, понесся как ящерица, виляя не только хвостом, но и всем телом, проскользнул между острыми пеньками, бухнулся в тучу пепла, побежал, почти ослепленный тучей золы.
Олег скрепя сердце выждал, когда чудовище бухнется брюхом оземь, слез по чешуйкам, чувствуя, что теперь до конца жизни не отмоется от въевшегося пепла и запаха гари.
Воздух был еще теплый, от земли поднималось тепло. Обгорелые стволы еще хранили багровые угли, готовые разгореться при сильном ветре. Ноздри Олега уловили запах паленой плоти. Потянул носом снова, посмотрел по сторонам. Запах шел от огромной серой туши, что совсем недавно была изумрудно-зеленой, вымытой небесными дождями.
— Дурак, — сказал он с отвращением, — брюхо припалишь!
Серый неопрятный Змей приоткрыл один глаз, посмотрел с укором, всхрапнул и закрыл морду лапой.
— Да черт с тобой, — сказал Олег. — Твое толстое брюхо прижечь — не одно бревно спалить...
Он разделся, наскоро сложил одежду в мешок. Змей, чувствуя непривычное, убрал лапу и смотрел вытаращенным глазом на странную зубатую птицу, что неловко растопырила широкие кожистые крылья с острыми когтями, пыталась ухватить мешок зубами, потом просунула голову в лямку, подпрыгнула, разбежалась, снова подпрыгнула, крылья лупили по-воробьиному часто, наконец оторвалась от земли и пошла в сторону леса, медленно набирая высоту.
Змей вздохнул довольно, крылья медленно съехали со спины. Земля такая теплая, нежная, стоит поспать, переварить сытный обед, поваляться в пепле, чтобы повывести блох и прочую гадость.
Ремень тяжелого мешка пригибал голову, сам мешок бил по груди. Олег взмахивал крыльями без торопливости, осматривался, наконец додумался резко пойти вниз, встречный ветер закинул ремень выше, так лететь проще, и он растопырил крылья, уловив теплые потоки снизу, то ли от недавнего пожара, то ли где-то наверх прорвался подземный жар.
Вскоре лесистая земля пошла уступами. Холмы то пробовали выпрямиться в горы, то в бессилии опадали, как всходящее тесто, что теряет воздух. На виднокрае из холмистой зелени начали подниматься настоящие горы. Уже не зеленые, заросшие лесом, а круче, выше, лес уже не карабкался вверх, только кусты, а затем и те остановились, пропустив мхи и лишайники.
Трещины и провалы цвели красными и коричневыми пятнами. Из-за них поселяне начинают рассказывать о битвах горных великанов. Сами скалы красиво и грозно блистали красными жилками в граните, оранжевыми пятнами, черными уступами.
Он высматривал ту особую Черную гору, одновременно повторял заклятие возжигания простого огня, не забыть бы, перебирал по слову разговор с Минакиш и ее красавицей сестрой, вспоминал все случаи из жизни, только бы голова работала напряженно, только бы не пропустить вперед тот жуткий леденящий страх высоты...
По телу прошла дрожь, крылья внезапно ослабели. Он застонал в злости, услышал полуклекот-полурык, напрягся так, что тело затрещало, изогнул шею и вцепился зубами в когтистую лапу.
Боль пронзила такая острая, что взвыл, захрипел, он всегда не переносил боли и боялся, а тут как будто раскаленные иглы вогнали! Крылья захлопали чаще, снизу горы перестали приближаться, а он поднимался и поднимался на такую высоту, что, будь здесь облака, уже летел бы как над заснеженным полем.
Горы двигались внизу с неспешностью заходящего солнца, массивные, неторопливые, вечные, безжизненные, уже покрытые снегом... Одна из гор вызывающе чернела. Олег с сильно бьющимся сердцем снизился, крылья колотили так, словно пытался из воздуха взбить масло. Ветер свистел и пытался выдрать шерсть, такую же рыжую, как его волосы.
Горы медленно поворачивались вокруг оси, черная вершина близилась. Стали видны мелкие трещинки, блестящие уступы. Если другие горы медленно переходили одна в другую, то эта держалась особняком, злая и неприступная, с острыми краями, ветер обломал о грани все зубы, Олегу даже почудились внизу крошево зубов и комья застывшей крови.
Гора приближалась, стена прошла сбоку, пахнуло промерзшим камнем. Мелькнули выступы, скалы, затем снизу стала быстро увеличиваться темная плита, Олег выдвинул лапы, распустил крылья...
Удар о землю был болезненным, но на этот раз язык цел, задницу не отбил, кости даже не хрустнули. Он поднялся уже в личине человека, кое-как оделся, воздух холодный, свежий и острый, как молодой протертый хрен из погреба.
