Дункан Мак-Грегор - Владычица небес
— Но он все равно не приехал, — заметил Бенине с присущим ему философским отношением к жизни.
— Да, но я ж не знал…
— Ты мог бы отправиться к нему сам.
— Вот еще!
Короткая перепалка рыцаря и его старого друга испортила настроение гостям. Оба догадались, что Сервус Нарот не был особенно расположен к их любимому дяде и отцу, а следовательно, не собирался привечать и их двоих.
— Мы уедем утром, — выпятив бледную нижнюю губу, гордо произнес Лумо. — Дядя послал нас узнать, что тебе понадобилось, а если ничего, так и нам тут торчать не резон.
— Вот еще! — повторил рыцарь, но с другой интонацией. — Вы останетесь и будете моими гостями. Вы мне нравитесь — оба!
Он закрепил комплимент большим глотком вина и встал — при этом его слегка шатнуло.
— Ну, а теперь — в сад! Я намерен показать вам персики, выращенные вот этими самыми руками! — Он потряс перед всеми внушительными кулачищами, едва не заехав по короткому носу малыша Гвидо. — А потом… Потом приедут остальные (что-то они подзадержались) и — тогда вас ждет нечто удивительное… Не тебя, Бенине, друг мой, — ты осведомлен. И не тебя, Пеппо, мальчик, — ты еще мал. Но…
— Все, все, Сервус, — добродушно рассмеялся философ. — Ты сейчас раскроешь все свои тайны. И, пожалуй, пить тебе более не следует. Ламберт! Принеси хозяину воды и уложи в постель.
— А мой сад? — заплетающимся языком пробормотал благородный рыцарь.
— Я сам покажу гостям твой сад. Прощай пока.
Бенине быстро вывел всех в сад, огромный, тенистый и душистый, и там они гуляли до самой вечерней трапезы, весело болтая о всяких — по мнению Пеппо — пустяках.
Глава третья. Званые гости
Пеппо умел наслаждаться прекрасным, но не в течение почти целого дня. Сначала, когда философ вывел всех в сад, юноша с удовольствием глазел на желто-красное озерцо цветов, тянущих к голубым небесам нежные бархатные головки, на глупых, но невероятно красивых павлинов, что величаво бродили по дорожкам и омерзительно каркали, на гроздья диковинных фруктов, длинные гряды ягод, неведомых трав. Когда же солнце — огненное око благого Митры — покатилось к горизонту, Пеппо ощутил усталость и неприятную пустоту в желудке, и никакие красоты с этого момента его не трогали.
Он потянул за рукав Бенине, который увлеченно рассказывал гостям о коллекции самоцветов Сервуса Нарота.
— Погоди, мальчик, — раздраженно отмахнулся брат. — Видишь, как нравится нашим новым друзьям мое повествование? Так что не мешай. Иди поиграй в беседке.
Увы, философ забыл, что Пеппо давно уже миновал счастливую пору детства. Не играть, но мыслить, действовать, стремиться — вот чего жаждало все его юное существо. Правда, сейчас оно более жаждало хлеба, мяса и воды, но и таковое желание никак не согласовывалось с предложением поиграть.
Видимо, заметив расстроенное лицо юноши, не смевшего перечить старшему брату, Гвидо весело и скоро привел всех к обоюдному согласию.
— Как полагаешь ты, уважаемый Бенине, проспался ли уже наш любезный хозяин? Не пойти ли нам в дом и там дослушать твой многоувлекательный рассказ?
В дом Бенине идти не хотелось, но определение его довольно скучного рассказа как «многоувлекательного» решило вопрос в пользу остальных.
— Не думаю, что Сервус готов продолжить возлияния, — с сомнением покачал он головой. — Но — идемте. В самом деле, мы вполне можем обойтись и без него: Ламберт с удовольствием накроет на стол.
Пеппо не разделял уверенности философа в том, что Ламберт накроет на стол с удовольствием — чему тут быть довольным? — но, в конце концов, чувства старого слуги его волновали так же мало, как и пучок редкостной вендийской травы (на вид весьма жалкий), на который, проходя мимо, обратил их внимание Бенино.
— Она называется джатха; исцеляет от потери памяти, слуха, зрения, обоняния и… В общем, если вы что-то потеряли — съешьте корень джатхи и тогда непременно найдете утраченное. А это сарсапариль. Отвар ее, приготовленный особым способом, помогает… Э-э-э… При болезни известного свойства.
Бенино сразу пожалел о том, что сказал, ибо сам и лечился этой травой от похмелья, в чем, естественно, признаваться не желал.
— Это какого же свойства? — встрепенулся белый медведь, то ли от роду вовсе не имевший такта, то ли утративший его — и в таком случае он должен был съесть корень джатхи.
— Умолкни, Лумо, — посоветовал ему проницательный малыш Гвидо, от коего, конечно, не ускользнуло выражение замешательства, застывшее на красивом лице философа.
— Но мне же интересно!
— Я потом тебе объясню, для чего применяют сарсапариль, — встав на цыпочки, прошептал на ухо родственнику Гвидо. — А сейчас — умолкни.
Белый медведь обиженно пожал могучими плечами, но переспрашивать все же не стал.
Таким образом скрасив приятной беседой путь до дома, гости рыцаря вошли в двери как раз тогда, когда Сервус Нарот, стеная и шатаясь, спускался по лестнице в зал с совершенно определенной целью. Даже для юного Пеппо цель сия не являлась загадкой.
Не обращая ровно никакого внимания на гостей, благородный рыцарь схватил кувшин и принялся жадно лакать пиво, заодно поливая этим чудным прохладным напитком свою шею и грудь. Жизнь на глазах возвращалась в большое тело, измученное страшной жаждой; бледные щеки вновь окрашивались легким румянцем, а в серых глазах растворялась муть; толстые руки уж не дрожали противной мелкой дрожью.
Деметриосы, освоившись, без приглашения заняли места за необъятным дубовым столом — пока пустым, но старый слуга, карауливший их возвращение, уже вбегал в зал с огромным блюдом, где покоилась пылающая жаром, покрытая коричневой корочкой, ароматная баранья нога.
Пеппо сглотнул слюну и уселся по правую руку от маленького Гвидо, с мелким чувством удовлетворения видя, что этот парень макушкой едва достигает его плеча. Следом одновременно опустились на табуреты Бенино с Сервусом, и пять рук тут же, как по команде, протянулись к блюду с бараниной.
Некоторое время в зале слышалось только возбужденное урчание, сопение и чавканье. Один Пеппо, воспитанный чопорным братом своим, сноровисто и бесшумно уплетал сочное, отлично прожаренное мясо, испачкав при этом в жире лишь самые кончики пальцев, что считалось верхом этического совершенства и — по утверждению философа — было по силам исключительно особам благородных кровей. Самому же Бенино кусок не лез в горло: он надеялся, что кто-нибудь попросит его продолжить тот многоувлекательный рассказ о коллекции самоцветов рыцаря, но никто так и не вспомнил о нем.
