Ирина Богатырева - Кадын
Царь – это барс. Охотники не зовут его иначе. Я внимательно слушала, шагая следом за ней по камням. Потом мы стали забирать направо и выше, карабкаясь по осыпи. Здесь были только камни, ни кустика не росло. Взгляд бежал вверх, не цепляясь ни за что, до вершины отрога, хребты сверху были в снегу, и ветер гнал острую ледяную пыль. Тучи над головами гор сгущались и шли к лесу. Было видно, что там уже сыплет белой крупой и крутит вьюга.
– Завтра будет буря, – сказала Очи. – И если надует холода, останется зима в тайге.
Склон был крут и становился все круче. Как змеи, извивались по камням ветви можжевельника, твердые, корявые, где-то живые, где-то уже сухие. Наконец мы преодолели подъем, хребет перешел в покатый склон. То тут, то там попадались мелкие кучерявые кустики, а потом и козьи катышки. Гудели под ветром померзшие дудки травы. Вскарабкавшись, Очи огляделась и вдруг пригнулась почти до земли, махнув мне, чтобы сделала так же.
Тут и я увидела впереди, возле отвесной стены, трех коз. Рожки у них были небольшие, узкие головки на гибких шеях, светлые уши чутко ловили ветер. Спины были серые с черными ремнями по хребту. Они щипали еле заметную на камнях траву, то и дело поднимая головы.
Очи присела, снимая лук. Потом прислушалась и указала на звук. Среди свиста ветра и далекого гула реки я ясно различила грохот скатывающихся камней и удары. Очи показала жестом, что где-то за хребтом бодаются козлы.
Козы были далеко и против ветра. Очи прикинула расстояние, но не достала стрелу. Я поняла, что она пойдет дальше, чтобы стрелять наверняка. Я спросила ее жестом, оставаться ли мне здесь. Она медлила, соображая, потом показала, чтобы я шла выше, огибая склон. «Зачем?» – спросила я кивком. Она показала, что подберется ближе, но, если не удастся убить сразу, раненая коза побежит наверх, и я успею ее поймать.
Мы стали расходиться: я забирала выше, Очи спускалась вниз. Я шла так, чтобы все время видеть самую молодую козу, на которую указала Очи. Я не спускала с нее глаз и пыталась понять, куда она пустится, спасаясь. Чутье подсказало место, где остановиться.
Оттуда было видно, что склон немного прогнут, как блюдо. Коза и Очи были на одном краю, я – на другом. Мне было видно, как целится Очи, и, если б зверь был теперь ранен, он бежал бы к центру, и я, спрыгнув вниз, успела бы его поймать.
Я стала прослеживать путь для себя и для зверя и вдруг обнаружила, что охотника здесь не два, а три: ниже, еле различимый лунной окраской среди камней, из расселины целился царь. Он выслеживал ту же козу, что и мы. Его тело, спокойное в своей силе, недвижное, казалось мне призраком, тенью, духом горы.
Я оцепенела.
Очи он не видел. И она не видела его. Их разделяла гряда камней, ветер дул обоим в спину. Но я отлично видела его и не могла отвести глаз, хотя знала: сейчас он почует меня, сейчас посмотрит, и с этого мига я, а не коза, стану его жертвой – охотники говорят, кто встретится с барсом взглядом, того он найдет, пусть и через много лет. Но он не поднимал головы: медленно, еле заметно, он двигался по склону, будто перетекала тень между камней. И тут краем глаза я различила, что Очи целит стрелу.
Сердце во мне обмерло: если б она ранила барса, это значило бы смерть не только нам с нею, но и всему люду. Я хотела встать, замахать руками, но не могла: я уже видела себя глазами барса, ощущала свое тело спокойным и сильным, ощущала, что смерть спит у меня на кончиках лап, и почуяла ту нить, что натянулась между зверем и зверем, между царем и его жертвой. Это миг, когда их жизни сплетены воедино. И вот он прыгнул, коза успела сделать два скачка, и они покатились, посыпались камни, бросились спасаться другие козы, а я была барсом, и я была жертвой, я видела, что жизнь едина, что из одного сосуда в другой перетекает она, чтобы не кончиться никогда…
В тот миг я поняла ясно: смерти нет. Вот жизнь одна другою жизнью станет, как на плечах у охотников рисуют вечное вращение хищника и жертвы, – а смерти нет.
– Ал-Аштара! Ал-Аштара! – звала меня Очи через ветер. – Я убила! Одной стрелою убила! Идем, мне не поднять!
Я открыла глаза – ни барса, ни коз. Очи стояла с добычей. Я поднялась на ноги, но оступилась и скатилась по камням. Очи поймала меня.
– Ты живая? – спрашивала она, но я не чуяла боли. – Идем, мне не поднять.
Коза была мертва, стрела попала ей в основание шеи, она смогла сделать два прыжка, но Очи сама настигла ее и перерезала горло. Я смотрела на дичь так, будто она была камнем, и не чуяла радости. Тяжелое чувство, истоков которого я не знала, поселилось во мне.
Перекатывая, мы дотащили козу до расселины и бросили вниз. Я все оглядывалась, но ни одного следа барса не могла заметить. Был ли царь, нет ли? Я не поняла, а сердце молчало, сердце словно притупилось, предощущая беду.
Как куль, упала мертвая туша на камни. Прыгая, мы спустились вниз, и Очи принялась свежевать.
– Хорошо упала, морду разбила, – говорила она довольно. – Камка поверит. Даже если догадается, поверит, козлятины захочет. А мы теплую кинули, все мягкое стало. Те, спишь, Ал-Аштара? Помогай, надо до темноты успеть! Буря идет.
И правда: снег приближался. Ветер рвал воздух, хотя в расселине было пока тихо. Я стала помогать, не чуя на руках жара свежего мяса. Вдвоем мы сняли шкуру, очистили кости, кинули их, а куски мяса и сладкие внутренности уложили в кожу. Взявшись за два конца, как могли, потащили. Вышли из расселины, почти скатились по откосу вниз и поспешили назад.
Шли мы быстро и ближним путем: по реке к лесу, а там, спрятав горит и подобрав силки, Очи повела меня без буреломов. Еще не спустилась тьма, а я уже узнавала деревья, скоро мы были на месте. Девы собирались к огню. Над ним висел котел с водой, но Камки рядом не было.
– Как хорошо! – воскликнула Очи. – Успеем сварить. – И, не отвечая на вопросы, возгласы дев и похвалу нашей охоте, бросилась к огню и стала кидать мясо в воду.
Я опустилась на землю, чувствуя не столько усталость, сколько опустошение. Меня спрашивали, хотели узнать об охоте, я не могла найти слов и сил отвечать. Я слышала только ветер, который нес снег с дальней горы.
Камка упала, как камень с неба. Как коршун, упала на нас, ногой опрокинула котел, вода, шипя, вмиг потушила огонь. Стало темно, девушки закричали от неожиданности и разбежались. Котел откатился, куски мяса остались лежать на земле, точно камни. Камка, грозная, разящая, как война, стояла над кострищем, широко расставив ноги. Я одна осталась сидеть. Только оцепенение, что сковало меня, не дало мне подняться и в ужасе отскочить: я смотрела на нее, как в сновидении смотрят на духа.
