Когда не горят костры - Джезебел Морган
– Светлого дня и божьей помощи, добрые люди. – Голос у путника оказался под стать внешности – ясный, звонкий, чистый. Таким бы только песни пастушьи петь. – Я Ивейн, странствующий лекарь. Пустите ли меня?
Странное имя у него было, чуждое, но говорил лекарь чисто и проявлял вежество, прося пустить его в деревню, а не требуя. Да только хотел бы Стоян взглянуть на того, кто лекарю от порога откажет! Нет, перевелись такие дурни ещё с полсотни лет назад, когда первые лекари на тракты вышли, народ выручать. Сейчас любой, едва зелёный камень на груди путника завидит, тут же попытается гостя в дом к себе зазвать.
Вот и Карпош, разом напускное спокойствие скинул, поспешил к вратам, тяжёлый брус откинуть. А у самого глаза от надежды горят едва ли не солнышка ярче. Вздохнул Стоян: неудивительно, ведь возлюбленная юнца, дочь старосты, при смерти лежит. И появление лекаря сейчас – не иначе добрых богов милость. Не зря, видать, Карпош тайком от отца-кузнеца ягнёнка на капище заколол. В наказание, конечно, в подручные к нему, Стояну, угодил, но богов, видать, всё же умаслил.
Медленно, осторожно спустился Стоян с дозорной вышки, а у ворот Карпош уже вовсю лекарю кланялся, сбивчиво за собой его звал. Нет, так дело не пойдёт, надо же и самим о законах гостеприимства не забывать. Стоян заглянул ненадолго в сторожку у самых стен и, слегка прихрамывая, наружу поспешил, пока Карпош лекаря вглубь деревни не увёл.
– Здравствуй, лекарь Ив… Иван, – сбился слегка Стоян, на привычный манер имя лекаря переиначив, но тот и глазом не повёл, словно привычен уже был. – Долгий путь ты прошёл, знать, утомился изрядно. Не откажи, раздели с нами скромный завтрак, – и протянул плоскую плошку, на которой лежали несколько грубых ломтей тёмного ржаного хлеба, щедро присыпанных крупной солью.
Карпош на него гневный взгляд кинул, прошептал срывающимся голосом:
– Ты чего удумал?! Не видишь разве, настоящий на нем камень, вон как светится, хоть и солнце на небе! А вдруг оскорбишь его, и господин лекарь прочь пойдёт?
– Всё в порядке. – Не ускользнуло от ушей Ивана злобное гусиное шипение юнца. – Многие традиции и правила были оплачены слишком большими жертвами, чтобы забывать про них – пусть и в исключительных случаях.
Он спокойно взял с плошки горбушку и откусил жадно, едва не жмурился от удовольствия, пока ел. Под строгим взглядом Стояна и Карпош кусок взял, укусил без желания, так, для соблюдения правил. Ведь обычай этот не только проверял странника, но и успокаивал его – к людям ты вышел, а не в упырское гнездо попал.
Когда хлеб был съеден, а Стоян смахнул крошки с усов, лекарь с благожелательной улыбкой коснулся камня:
– Благодарю за хлеб-соль, добрые люди. Вижу, удачно я к вам пришёл, раз так срочно помощь моя нужна. Знаю, что традиции ещё и бани требуют, чтоб вы могли убедиться, что камень мой не поддельный. Но, может, вас и такая проверка устроит?
И он отстегнул от рубахи круглый лекарский знак и передал его покрасневшему Стояну. Ох, кто ж так про традиции говорит? Ведь для того они и существуют, чтоб гостя недоверием не обидеть, но всё же в правдивости слов его убедиться. Бережёного, как говорится, и боги берегут.
Светящийся зелёный камень, весь в ярких, сияющих прожилках, лёг в грубые ладони Стояна и тут же потух, став тёмным и тусклым, как бутылочное стекло. Стоян посмотрел камень на просвет, и снова все жилки заметны стали, в лекарский трилистник сложились. Дозорный крякнул довольно и с поспешным поклоном вернул знак лекарю. Едва Иван коснулся его, как снова камень засиял яркой и сочной зеленью.
Карпош, едва не приплясывающий от нетерпения, дёрнул старшего за рукав.
– Дядька Стоян! Видишь же, честный человек! Сколько ещё глупых традиций соблюсти надо?
– Не стоит так говорить, – мягко улыбнулся Иван. – На слово в нынешние времена верить опрометчиво. Пришёл бы вместо меня лгун и преступник, обнадёжил бы тебя, да и других селян, а потом сбежал бы, плату собрав – в лучшем случае. А в худшем – лечением своим больных уморил бы. Разве этого бы ты хотел?
В глазах Карпоша такая гнетущая боль промелькнула, что Стоян рукой махнул, с пути лекаря отступая. Главные проверки он уже прошёл, так что не будет большого зла, если все остальные традиции приёма гостя на потом отложат.
– Веди его к зазнобе своей, раз так неймётся, – проворчал дозорный, особенно сильно сейчас ощущая свою старость. – Да не забудь потом на дозор вернуться, а ворота я, так уж и быть, сам запру.
Долго он ещё вслед им глядел, головой качая. Зря, ох зря Карпош на лекаря надежды большие возлагает. Молод ещё Иван, не иначе, из учения только вышел. Справится ли с хворобой, что Боженку свалила? Здоровая девка была, видная, ни голода, ни тяжёлой работы не знала, а вот уже седмицы три лежит, под божии небеса не показывается. Вот как жеребьёвка прошла, так и слегла, несчастная.
Оплошает лекарь, и как бы не взбесился Карпош, не навлёк беду на всю деревню, кулаки-то у него быстрей головы работают.
Стоян снова головой покачал и, заперев ворота, наверх поспешил, за дорогой следить. Пусть и разгорался день, а неспокойно всё же было: недоброе это время, Купальское, нечистое.
Чуяло старое сердце беду, ох чуяло…
* * *К дому старосты они успели даже раньше сплетен: пусть деревенские женщины уже проснулись и собрались у колодца набрать воды для готовки, да Карпош так поторапливал лекаря, что они едва не сбились на бег.
– Богдан Наумович! – Голос Карпоша едва не срывался, то ли от сдерживаемой радости, то ли от быстрой ходьбы. – Смотрите, к нам лекарь пришёл! Не иначе, Лада милость свою явила!
На крыльцо вышел крепкий коренастый мужчина с тёмной окладистой бородой, нахмурился недоумённо, а затем, к Ивану присмотревшись, стал серым, как полотно. Не успел Карпош удивиться – разве не рад староста, что дочь его от неминуемой смерти уберегут? – как староста в поклоне согнулся, лицо пряча:
– Ох, милсдарь лекарь, великая честь для нас! Не побрезгуй, раздели с нами завтрак!
Иван, вошедший во двор следом за Карпошем, моргнул недоумённо:
– Мне казалось, тут тяжёлая поц… больная, и время тратить неразумно. Да и не голоден я, стражи меня уже угостили хлебом с солью.
– Да разве следует столь почётного гостя одним только хлебом потчевать? – всплеснул руками староста и засуетился, крикнул в избу: – Агнешка, стол для гостей накрывай да Зимку в подвал за окороком отправь!
– Может, всё же мне стоит осмотреть вашу дочь? – осторожно уточнил Иван, огорошенный таким напором, но староста головою затряс:
– Да разве можно не емши за дело браться? Тогда ведь и сами боги осерчают, да и бисы под руку толкнуть поспешат!
Лекарь удивился, уточнил удивлённо:
– А у вас и бисы водятся?
– Где они только не водятся, – проворчал Карпош, мрачно на старосту поглядывая. Отчего не радуется, не спешит лекаря к Божене проводить? Сам ведь накануне ввечеру плакался, что дочь так плоха, что до Купалы не дотянет.
Староста услышал его замечание, покосился недовольно, даже зубом цыкнул, но все же гнать не стал, жених дочери всё же:
– А ты, Карпош, останешься с нами на завтрак? Новостями, может, поделишься?
Тот кивнул поспешно – вдруг уговорит старосту, чтобы позволил с Боженой увидеться?
Над умывальником в сенях Карпош ритуально сполоснул руки, мол, чисты мои намерения к хозяевам дома. Иван же намывал руки долго и тщательно, словно грязь незримую смыть пытался. Не к добру это, поёжился Карпош, так ведь только те делают, у кого совесть нечиста, кто зло хозяевам замыслил… но разве лекари когда-либо делали дурное? Может, просто у них иначе принято: чем дольше руки моешь, тем мысли чище?
Но всё же с Ивана он взгляда уже не спускал.
Их усадили за стол, лицом к красному углу, где стояли маленькие идолы богов: глиняные – Лады и Мокоши, деревянные – Даждьбога, Стрибога и Велеса, и железный – Перуна. Только у старосты и самого кузнеца такой идол в доме был, и Карпош поклонился ему в землю. Под идолами на стене весело ружьё – древнее, почерневшее уже, из глубины веков по наследству дошедшее. Много легенд о нём сложено было, да ни Карпош, ни старики в деревне не слышали, чтоб староста из него стрелял.
Агнешка, жена старосты, ещё не старая, но наполовину седая,
