Лишний - Анна Щучкина
Кости в тюрьме.
Стихи забытого поэта Таррвании
Бо
Утром я зашла к Мастину. Вик поручил мне передать травы лекарю. Услышав скрип двери, он быстро отцепил взгляд от стола с колбами, но при виде меня недовольно фыркнул.
Я улыбнулась ему и, дохромав до стола, положила три мешка с травами. Конечно, это выходило медленнее, чем у других, но я давно привыкла к своим поломанным, как сухие ветви, рукам. Затем отработанным движением – сколько лет я это делаю – вытащила блокнот с ручкой и написала:
Вик сказал: нужно несколько мазей к вечеру.
Мастин бросил взгляд на записку, а затем, всплеснув руками, раздраженно бросил:
– И что там опять?
Стражи получили раны во время испытания нового оружия.
– Ну, если здесь их нет, значит, ничего страшного. И прямо к вечеру? А сколько баночек?
10—15.
– Вик! Проклятый, у меня что, других дел нет… встречу его и… – Мастин широко раздул ноздри и сердито зашумел склянками на столе.
Вик – завхоз крепости – частенько досаждал Мастину. Один старался держать все под контролем и при любом удобном случае рвался сделать ревизию да подсчитать все лекарства, а другой упорно не пускал его на свою территорию с криком про мужлана, ничего не смыслящего в науке. Каждый раз это вызывало неизменную ухмылку у Вика – его покрытое шрамами и уже отнюдь не молодое лицо ветерана становилось от этой ухмылки еще более зловещим, но Мастина это совсем не пугало, а даже еще больше раззадоривало. Дошло до того, что при встрече они здоровались с натяжкой: один показательно закуривал, а другой язвительно желал не подохнуть через год-другой.
Всех в крепости изрядно веселило это противостояние. А я любила обоих. Они так хорошо относились ко мне!
Можно посмотреть на садик?
Он опять фыркнул.
– Давай ползи в оранжерею, – все же пробубнил он через четверть гонга.
Мое сердце быстро забилось, и я захромала к двери в оранжерею – слева. Толкнула плечом и…
Вот он, цветущий, сияющий мир.
Оранжерея находилась на огромном крытом стеклянном балконе, искусно замаскированном под стену крепости – никто из гостей или проезжающих мимо не мог даже заподозрить, какое богатство скрывается за темным стеклом.
Здесь были собраны достаточно редкие экземпляры. Повсюду стояли таблички с корявыми надписями: лекарь не отличался хорошим почерком. Грядки разбивали несколько дорожек, а посередине находился стол с инструментами. Но мой взгляд сразу же натыкался на один-единственный цветок в дальнем углу оранжереи – цветок моего рода. Я медленно подошла к нему и сжала лоскуток ткани в кармане – на нем был вышит такой же цветок. Мама отдала мне его в катакомбах. Я наклонилась вдохнуть аромат.
И мысли, пронзительные мысли, промчались яркими солнечными пятнами: драконы, заточенные в катакомбах. Грязь. Холод. Я тяну руки к маминой шее и, несмотря на ужас вокруг, звонко смеюсь. Она слабо улыбается мне в ответ.
Вот я уже постарше и задаю маме вопросы, от которых ее лицо становится грустным. Она украдкой вытирает слезы. Отца уже нет с нами.
Вот император ведет меня в свои покои. Я счастлива. Он благосклонен ко мне, учит читать и писать, дарит бумагу и мел для письма. Мама каждый раз плачет, когда меня уводят.
Мамы нет рядом: она умерла какое-то время назад. Годы или месяцы прошли – не знаю. Я глажу округлившийся живот. Нас становится все меньше. Император редко навещает меня, а если и приходит, то постоянно не в духе.
Но я продолжаю верить ему.
Я лежу на полу, это какое-то помещение в катакомбах. Из моих губ вырываются стоны, а низ живота пронзает дикой болью. Все тело горячее и скользкое. Приходит какая-то женщина, и от ее рук становится легко-легко. Я слушаю ее указания, и через какое-то время раздаются шлепок и детский крик. Мне дают приложить малыша к груди. Он такой красивый…
Она забирает его у меня и отдает императору. С шуршанием и треском из земли вырываются корни и молниеносно обвивают женщину. Она поднимает руки и силится закричать, но руки и рот уже обвиты, слышится хруст, и она полностью обмякает. Я хочу закрыть глаза и не могу. Хочу крикнуть и молчу.
Вот меня ведут на корабль. Ночь. Я вижу все хорошо. Наша раса вообще видит хорошо в темноте: то ли долгое заточение сказалось, то ли от рождения. Я не знаю…
– Бо, тебе надо уходить. Сейчас придут на процедуры стражи, сама понимаешь, лучше им тебя не видеть.
Я вздрогнула и неловким движением вытерла мокрые щеки. Мысли настолько поглотили меня, что я не заметила, как близко подошел ко мне лекарь.
– Хочешь, я тебе нарву букет из этих цветов, – тихонько, словно себе под нос, спросил он.
Я поспешно замотала головой и, достав блокнот, написала:
Спасибо. Не стоит ради моего желания восхититься ими срезать даже такую жизнь. Пусть растут и радуют глаз тут… живые.
Мастин посмотрел на листок, мягко кивнул мне и хлопнул по плечу. А затем показал рукой на дверь:
– Иди.
* * *
Я вышла от Мастина и потихоньку пошла вдоль стены прямо в обеденный зал. Там я убиралась до четвертого гонга, пока Вик не давал мне новое поручение. Отзвучал только один гонг, стражи завтракали полгонга – сейчас тут никого не было. Но как только я достала ведро и тряпку, в обеденный зал вошел, озираясь, незнакомый мне страж. И завидев меня, грубо сказал:
– Эй, ты. Тебя вызывает старшина.
Я поспешно достала блокнот из передника и стала писать:
Мне нужно помыть полы в столовой.
Показала ему, но он даже не стал смотреть.
– Мне неважно, что у тебя там. Это был приказ!
Он резко схватил меня за плечо и потащил за собой. От неожиданности у меня выпал блокнот, я попыталась вырваться, но хватка у него была железной.
Мой блокнот остался на полу.
Страж грубо втолкнул меня в кабинет старшины, я пробежала по инерции пару шагов, но не упала. Плечо болело. Я выпрямила спину – на меня с надменным видом смотрел старшина. В белоснежном костюме и вальяжно рассевшийся в своем кресле. На его лице читалось легкое недовольство, а постукивающий по столу палец выдавал нарастающее раздражение. А возле окна стоял господин Костераль.
– Не знаю, почему именно ты привлекла его внимание, мелкое отродье. Но благодаря тому, что Костераль выполнил мою маленькую просьбу, он может сделать тебе подарок, –
