Туманы и чудовища - Екатерина Анатольевна Шабнова
Леда открыла рот… и песня стихла.
– Она добралась до моего механизма! – голос Буяна хрипел, но хрипел непривычно, так, словно он надорвал глотку, пытаясь до нее дозваться.
Люди остановились. Туман, еще мгновение назад вихрившийся тонкими ручейками, замер. Леда провела рукой перед глазами ближайшего соседа – тот никак не отреагировал. Площадь бездноплавательницы превратилась в площадь живых статуй. Это ли не самое жуткое, что видела Леда в своей жизни?
Нет. Пожалуй, все-таки нет.
Она развернулась к Буяну и подняла голову, чтобы посмотреть ему прямо в глаза.
– Ты – не моя ошибка. Ты – не моя судьба. Ты волен делать все что угодно.
– И именно поэтому иду с тобой, – выдохнул он прежде, чем Леда успела договорить.
Крылья его не дрожали – он сложил их, словно щит, вокруг Леды.
Она достала из кармана юбки ножницы. Подумала и переложила их в правую руку, а левой вытянула из-за пазухи иглу. Может, ее и должны были выгнать из Цеха – чтобы она узнала о том, что существует его противоположность. Сирены сшивали и хранили события и людей, и это… захватывало дух.
Костяные ножницы совсем не ломили пальцев.
Она не спешила.
Туман рассеивался вместе с последними редкими нотами чужой песни – Тишь кружила над толпой, а потом упала камнем вниз. И Леда поняла – там Сольварай.
Туману больше нечем было петь, но он все еще мог обещать. В рассеивающейся дымке Леда видела бесконечные повторения своих желаний – неясные фигуры вернувшихся родителей, новый дом без дяди, магистерские ножницы в руках. Она видела – краем глаза, стараясь не вглядываться, – и желания Буяна: фигуры двух мальчишек, двух юношей, двух мужчин. Вихо с братом, который получил шанс вырасти. Шаги босиком по траве. Танец с…
Леда отвела взгляд.
Если бы у статуи бездноплавательницы было лицо, оно бы сейчас смотрело на нее с укоризной. Конечно – мешает возрождению города. Разве не хочет она, чтобы все вернулось? Чтобы Инезаводь снова наполнилась приезжими, а в недрах земли снова добывали магию?
Но еще у ног бездноплавательницы скалился Порез. Его больше не сдерживали стенки механизма – куски ящика со следами когтей сирены валялись тут же, на камнях. Тишь не дослушала. Механизм нельзя было ломать.
Порез походил на… Леде было сложно его описать. И в то же время легко. Это была рана на Мировом полотне. Зияющая космическим холодом. И голодом. Бездонная. Ненасытная. Она не успокоится, пока не поглотит все, до чего дотянется. И Леда, конечно, не могла ей этого позволить.
Когда у тебя всего один вариант, выбор все равно есть, потому что ты можешь просто отказаться. Развернуться и уйти.
Порез ширился, трещал по швам. По краям его пробегали темные молнии – отражение тех, что впечатались в нить судьбы Ваари, скрыли его собственную нить. И из этих новых физически оков ее не мог вызволить ни один мастер – ни прежний, ни нынешний, ни скрывающийся, ни работающий у всех на виду.
Леда сделала глубокий вдох. И щелкнула ножницами. Поймала тьму на их острие. Повернула…
Лезвия не зашипели и не расплавились, как случилось с ее прежними – металлическими – ножницами. Но что она могла сделать с их помощью? Рассечь одну нить, чтобы на ее место пришли другие?
Черные пустые нити переставали быть сплетением и становились полотном. Полотном, которое выворачивало мир наизнанку и показывало обратную его сторону. То, что никто не видел: оборвавшиеся нити, узелки – все, что позволяло наружному узору быть прекрасным и выверенным.
Замерцало на периферии золото ее собственной нити – Порез был голоден.
В груди что-то вспыхнуло и потянуло, словно рыболовным крючком. Леда была рыбой. Или, может, осьминогом, у которого осталась всего пара конечностей. Или неподвижной устрицей, в которой никогда не созреет жемчужина, потому что она выплюнула весь накопленный песок. Перед глазами пронеслось начертанное углем изображение в одном из переулков Города-Грозди – что-то хрупкое, как те стрекозы на почтовых ящиках, – и несколько спутанных полупрозрачных прядей, сквозь которые было видно звезды.
Леда убрала ножницы и достала иглу. Схватила собственную нить судьбы руками – она уже делала так, она выдержит. Продела ее в игольное ушко – легко, словно так и должно было случиться.
Порез ощетинился голодной улыбкой.
Швея из дома Штормов начала шить.
Она не видела, как рассыпается, становится тем, чем и должна была быть всегда, – пылью и нитями, как и все остальное во Вселенной, – но чувствовала это. Не страхом – спокойствием. Почти благоговением. Краем глаза она видела свои волосы, которые теряли цвет, растворялись в окружении, становились… туманом.
Ну конечно. Туман.
Леда закрыла глаза. Была ли она готова? Кажется, теперь, когда в ее потухшем сердце вдруг выбило искры… когда она должна бы, наоборот, хвататься за берега жизни с новой силой… она была готова как никогда. Готова даже больше, чем когда отводила взгляд от своих израненных рук, которые больше никогда не смогут ножницами отхватить от песни все волшебные куски, выкроить из реальности плащ-невидимку или полотно недели и тем более поймать за хвост чью-то судьбу.
Леда была готова. У нее осталось море сожалений, соленое и глубокое, а вот выборов было всего два. Она могла сдаться. И могла…
Золото нити обжигало – Леда зажмурилась, а когда открыла глаза, над ней нависал Буян. Его темная чешуя сливалась с небом и закрывала звезды, превращая своего хозяина в пустое созвездие. В отсутствие прошлого. В бездну. И Леда вдруг подумала, что глубина и вышина – это почти одно и то же, и не потому ли хвосты сирен обвивали тонкие перепонки крыльев? Не потому ли Буян, чудовище из глубин, расправлял собственные крылья, изуродованные бурями, камнями и сиреной, но все еще способные поднимать его в воздух?
Его нить не высекала на чешуе свет, не отражалась в его желтых – синих! синих! – глазах, только мягким сиянием утопала в выемках на лице. Мгновение – вечность, подаренную им всеми звездами, которые пожирали тело Буяна, – Леда тонула в пожарах его глаз. Потому и не заметила сразу, что его когти сомкнулись на нити и потянули. Снова.
Буян никогда не был в Цехе. Никогда не держал в лапах ножниц. Он слышал про месторождения магии, может, бывал с таким рядом, но его лапы… руки… не были созданы для того, чтобы держать чью-то судьбу. Она не оставила бы шрамов и выжженных чешуек с острыми краями. Она не оставила бы даже пепла.
«Отпусти» прокатилось по Лединому нёбу и застряло в зубах – не разжать. Будто выдержанный в подвалах таверны Дерека «мед поэзии» склеил ей рот. Кто знает, может, он не врал? Может, в самом деле собрал его льющимся из прорехи в мире когда-то давным-давно? Может, это была чья-то кровь? Сладкая, пахнущая цветами и чем-то… чем-то еще.
Буян не отводил от нее взгляда и не разжимал когтей.
Леда сделала резкий вдох, и спокойствие начало ее покидать. В груди разливалась боль, Леде становилось все труднее дышать.
Когда она успела зажмуриться?
«Может быть, еще не поздно», – подумала она, не зная, что поздно было еще до того, как она подняла голову, до того, как открыла глаза, до того, как уехала из родного города на поиски лучшей жизни. До того, как потянулась к нитям чужих судеб, которые не должна была трогать. До того даже, как познакомилась с близнецами Ваари и Колючкой Соль. Поздно было, потому что судьба, даже если к ней притрагиваешься далеко не сразу, знает, что к чему. Нить Леды знала, как все будет. Знала, что попадет в цепкие объятия пустых нитей. И знала, что скоро закончится… вовсе не для того, чтобы начаться вновь.
Но она не знала, что разделится надвое. Не знала, что носящий ее на своих крыльях вытянет часть нити Леды из иглы и проденет туда свою. А потом сожмет края Пореза – черные, жгучие и жаждущие крови, – чтобы Леде удобнее было шить.
Леда считала себя неплохой швеей. Ладно, не такой уж и плохой.
Она вполне справлялась с созданием одежды для себя, но сделать платье или костюм для кого-то? Ну уж нет.
