Ирина Богатырева - Кадын
– Те-е! – заныл мальчик. – Только взяли в работу, и уходить!
– Шеш! – остановил его отец. – Иди, после вернешься. Толка за тебя постоит у огня.
Дева, чуть старше меня, недавно после посвящения, но выше и шире в костях, опустила молот и послушно отошла к печи.
– Поворачивайся, – сказал ей отец, – все простыло. А ты иди, не мешай, огонь чужих не любит.
Они взялись за молоты, а Толка – за веревку, свисавшую с потолка, и стала махать большим опахалом, раздувая огонь. Меня заворожило, с какой спокойной силой она это делала, как мерно работали ее крепкие руки и мышцы на спине, опуская тяжелое опахало. Будь она в воинстве Луноликой, одним из лучших воинов была бы она, подумалось мне.
Я бы посмотрела еще, так красиво было это зрелище, но тут мальчик с силой толкнул меня, и мы выскочили из дома.
– Шеш! – возмутилась я его наглости.
– Отец сказал – огонь чужих не любит, – буркнул он как взрослый.
У входа кучей лежали их огромные шубы, он достал свою, как мог затянулся и сказал, глядя на меня хмуро из-за огромного ворота:
– Твоя лошадь? Сажай, укажу дорогу.
Дать бы ему затрещину, но я была в гостях и лишь усмехнулась. Помогла ему влезть, села сама, он ухватил меня сзади за пояс, и мы тронулись шагом.
– У нас в стане дети уважают старших, – сказала я.
– У вас в стане никто не поднимет молот, какой подниму я, – был мне ответ.
– Сколько тебе лет?
– Не лет, а зим – меня мать в пургу родила. Восемь уже, скоро и посвящение.
Я улыбнулась – до посвящения ему было еще жить и жить.
– Все ты, откуда только свалилась! – сказал он с обидой. – Только-только меня отец поставил к огню, не прошло и трех дней, как пришел в кузню!
– Что так мало? – пошутила я, но зря: мальчик вспыхнул:
– Отчего мало? Старше годами в кузню берут, это я отца упросил. И сразу – к огню! А иначе бы все дрова подкидывал.
– Шеш, будет тебе! Далеко ли до стана?
– Нет, – буркнул он. – Еще поворот – и там.
Но дорогу мой конь и без него чуял – хорошо утоптанная тропа шла вниз, изгибаясь вдоль обрыва, а оттуда через лес уже видны были серые дымы и дома с крышами, крытыми белой березовой корой.
– А ты правда к Бара-Атою пойдешь? – спросил мальчик. – И не страшно?
– Разве он страшный? Или злой?
– Те! Нет, он добрый, я его голос однажды слышал.
– А что же тогда с ним?
– Его духи к себе взяли.
– Куда?
– В гору, – сказал Атиш, сделал голос тише и придвинулся к самому моему уху. – Он на разведку ходил, но гора огнем рыгнула, и духи его забрали, не выпускали три дня. А как выпустили, он наполовину стал жить в их мире, ему свет теперь не нужен, он в шахты без огня ходит и руды находит по нюху.
– Да что это значит? – меня охватила тревога. – Объясни!
– Э-э, – протянул мальчик, – что говорить с тобой, если не понимаешь. Это когда рудокопы в гору ходят, где руды лежат, ищут. Что же тут непонятного?
– Да, понятно. А что с ним стало?
– Те! И правду у нас говорят, что в кочевых станах ветер ум выдувает! Ничего я тебе не скажу, раз ты такая глупая.
И тут же принялся рассказывать, дополняя слухами и детскими страхами, как духи отпустили дядю и как он теперь чаще в горе сидит, руды вынюхивает, чем бывает с людьми. Чем больше он говорил, тем сильнее брало меня сомнение: может, не тревожить дядю, ведь с оружием любой кузнец поможет? Но и любопытно было уже увидеть его.
Мы спустились в стан, и Атиш стал показывать, куда поворачивать. Здесь дома больше походили на наши, в несколько углов и с покатой крышей.
– Тебе сюда, – сказал мальчик и махнул рукой на стоящий поодаль дом. То, что это был дом главы рода, человека царской крови, понять можно было разве что по золоченой коновязи да множеству протоптанных к нему в снегу троп. Не больше, не лучше других, всего в пять углов, разве что крыша под войлоком.
– А я назад, – сказал мальчик и спрыгнул с коня. – В кузне теплее. Легкого ветра!
И побежал обратно, придерживая длинную шубу. Я тоже спешилась, поставила конька. Никто не вышел меня встречать. Но над крышей курился дымок, и я вошла.
Сначала мне показалось, что внутри спят. Светильники не были расставлены, очаг горел тихо, красноватый полумрак стоял в доме, словно ночью. Привыкнув со света, я огляделась. Очень простые ковры висели на стенах и лежали на полу. Котел над очагом, несколько столиков – самая простая утварь. Никто не шевельнулся в потемках, даже служанки не было у огня, и я подумала уже, что надо уходить поскорей, пока не прогневалась хранительница этого очага Табити, как вдруг из дальней части послышалось:
– Раз вошла, говори.
Голос был сильный, зычный, но звучал словно из-за занавеси. Мне стало не по себе: я никого не видела. Но подошла и приветствовала очаг. Вставая с колен, снова вгляделась в темноту и различила, что на ложе горой стоят волчьи шкуры. Еще лучше вглядевшись, я поняла, что в шкуры эти одет человек, увидала даже ладони, лежащие на коленях, но лица не могла различить.
– Твой голос кажется мне знакомым, но не могу тебя вспомнить, – снова заговорил хозяин. – Назови себя и говори, зачем пришла?
– Я хочу видеть Бара-Атоя. Я из верхнего стана.
– Или война? – спросил он и еле заметно двинулся, подавшись вперед. В голосе его мне послышалась надежда.
– Нет, не война.
– Зачем же тогда царю посылать ко мне деву-воина?
Я подивилась, как он различил в темноте мой пояс Луноликой.
– Нет, – ответила я, – не царь послал меня, по собственной воле приехала. Скажи, ты ли Бара-Атой?
– Какая ты, – ухмыльнулся хозяин. – Я тоже не знаю, как тебя называть. Только знаю, что говорю с воином, недавно принявшим посвящение, и нужда твоя уже не секрет для меня: хочешь получить добрых помощников для войны. Те, что же ты застыла, дева? – сказал он со смехом. – Если верно все, тебе надо назваться.
– Я Ал-Аштара, – пролепетала я, – царская дочь. Все верно, так и есть…
– Подойди ближе, – сказал хозяин.
Я подошла. Он и правда сидел, укрытый шкурами, будто мерз. Голова его оказалась прикрыта черным шелком до самых плеч – будто тьма сгустилась вокруг нее. Этот шелк был единственной дорогой вещью в его строгом доме.
Когда я подошла близко, его большая ладонь вдруг быстро поднялась с колена и схватила меня за запястье. Он дернул – я оказалась возле него, и вторую ладонь он положил мне на лицо. Левой рукой я потянулась к ножу, испугавшись, но он сказал:
– Не бойся, Ал-Аштара, ты не получишь оскорбления в этом доме.
Голос был спокойным и властным. Я поверила и застыла, с трепетом ощущая его прикосновение. Его огромная шершавая ладонь прикрыла почти все мое лицо и двигалась медленно, осторожно. Пальцы чуть касались бровей, лба, виска, волос, потом, обнимая, спустились по скулам к подбородку. Он легко провел по губам, спустился от бровей по носу вниз и снова расправил ладонь на лице, точно птица – крылья.
