Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус
Городских ворот достигли уже к вечеру, так что времени идти глядеть на мосты и знаменитую церковь не осталось. Не было его и на другой день. Ни времени, ни сил. Канат натянули между домами над торговой площадью. Торг был оживлённый, доход хороший, работали с утра до вечера. Тащиться куда-то, чтобы полюбоваться на какие-то старые развалины, Арлетте совсем не хотелось. Ужин как-то ухитрялась готовить, и на том спасибо. И снова ночной брат был её глазами, а она – его костылём. Вместе ходили за покупками, пробираясь по скользким от грязи булыжникам, которыми в незапамятные времена был вымощен местный торг. Арлетта никак не могла приноровиться, то и дело спотыкалась и всё думала, как это будет потом. Вот уйдёт он, непонятный, опасный, вечная угроза для тех, кто рядом. Женится там, на ком хотел, или ногу вылечит, или убьют его, или схватят.
Ну и что. Ну и подумаешь. Всё будет как раньше. Раньше, надо признать, было не очень весело. И гнилой товар могли подсунуть, и обмануть при расчёте, и ходить приходилось по стеночке, беспрерывно считая шаги, и толкали её все кому не лень, и ругали – а при нём худого слова сказать не смеют. Не будет горячей руки на плече, тонкого запаха лесной мяты, разговоров, песенок, ярких картинок, которые можно увидеть чужими глазами. Но это пустяки. Есть у неё Бенедикт, и больше им никто не нужен. Бенедикт же любит её. Вот, поглядел, как она ноги бьёт на здешних корявых мостовых, и башмаки купил. Обещал и купил. Великоваты немного и, кажется, не новые, но зато целые, каши не просят. Арлетта долго держала их на коленях, все складочки огладила, каждый шовчик ощупала. Шутка ли, подарок от Бенедикта. Правда, самого Бенедикта, как всегда, не было. Но зато вернулся исчезнувший сразу после ужина ночной брат и тоже преподнёс подарок.
– Вот, держи, добыл по случаю.
Вложил в руку флакончик для притираний. Однажды, когда они жили в замке, Арлетте давали поиграть с такими. Только пустыми, конечно. А этот был холодный, тяжёленький, наполненный до пробки, так что даже не булькало.
Арлетта расцвела. Духи. Настоящий подарок от кавалера. Сразу захотела вытянуть притёртую стеклянную пробку, понюхать, чем пахнет. Но кавалер её руки удержал.
– Подожди.
– Чего ждать-то? Бала? Это ты по королевским балам танцуешь, а меня не пригласят. Я только понюхаю.
– Это не духи.
– А что?
– Ласточкины слёзы.
– Ласточки плачут? – Арлетта осторожно провела пальцем по покрывавшему флакон сложному узору. Что это? Цветок или птица? Но ночному брату её легкомыслие не понравилось.
– Ничего ты не смыслишь, – торжественно объявил он, – умные люди дознались и в учёных книгах сказано: если ослепнут у ласточки птенцы, то летит она в места глухие, пустынные, находит там некую траву, которую знает, уносит её и прикладывает к глазам птенцов, а сама слёзы льёт и печалится. А птенцы от той слёзы да от той травы прозревают.
– Что? – прошептала Арлетта.
– Видеть начинают, – рассердился ночной брат, – ты слушаешь или нет? Знающие люди, не тебе чета, ту траву со слезами собирают и делают зелье.
– А как же птенцы? – испугалась Арлетта.
– Да ласточки шустрые, ещё принесут, – утешил её ночной брат, – в общем, делаешь так. Каждый вечер смачиваешь этим зельем чистую тряпицу, кладёшь на глаза и думаешь о хорошем.
– И чего будет?
– Чего-нибудь да будет. Что тебе, трудно, что ли?
– О… – сказала растерявшаяся Арлетта, – это же… оно же, наверное, дорогое.
– Кому дорогое, а кому само в руки идёт.
– Украл.
– Ну почему сразу украл. Может, я его сам на скорую руку сварганил.
Арлетта ехидно хмыкнула, но в глубине души было приятно. Может, и вправду стащил, а может, купил на торгу за три гроша. И не поможет, конечно, ничего. Но всё-таки думал о ней, заботился. А ночной брат, похоже, обиделся.
– Ну что, будешь лечиться?
– Буду, – вздохнула Арлетта. Почему бы нет. Вдруг и вправду поможет.
– О хорошем думать не забывай.
– О чем таком хорошем?
– Ну, например, обо мне.
– А ты хороший?
– А то. Ещё бы. Мы, благородные душегубы, в глубине души все такие.
– Гав!
Между ними, по привычке сидевшими на козлах, влез Фиделио. Мол, обратите внимание, это я хороший.
– Правильно, – согласилась Арлетта, – вот о Фиделио буду думать. Или о Фердинанде. Он-то точно хороший. Умный. И меня любит.
– О да, Фердинанд заслуживает всяческого уважения. Я встречал людей гораздо глупее. Так что думай о Фердинанде. Или, скажем, об одуванчиках.
– Почему об одуванчиках?
– А чем плохо? Представь: жёлтое на зелени. Ярко и весело.
– А из-за спины загробный голос: спле-ети-и мне вено-ок.
Ночной брат рассмеялся, но ни о чём хорошем сегодня подумать не удалось. Пришёл Бенедикт, трезвый как стёклышко и злющий как аспид.
Сначала долго пинал колесо, ругаясь на всех языках обитаемого мира. Ночной брат наблюдал с интересом. Арлетта же, наученная горьким опытом, сунула подаренный флакончик в новые башмаки, башмаки от греха подальше в сундук, а сама шмыгнула на крышу.
Тем временем Бенедикт взгромоздился на козлы и громким голосом вопросил, за что ему всё это. Арлетта ответа на вопрос не знала и поэтому притаилась тише мыши. Ночной брат вместо ответа позвякал, побулькал чем-то и предложил Бенедикту. Бенедикт выпил залпом, крякнул и сообщил, что всё пропало. Напуганная Арлетта подползла к краю и свесила голову вниз.
– Работать запретили?
– Нет.
– Тройную плату требуют?
– Нет, пёсья кровь! А лучше бы уж потребовали. Всё равно деньги терьять.
– Да что случилось?
– Труппа Барнума приехала. Нынче вечером шатёр раскинули. Завтра работать начинают.
– Пёсья кровь! – сказала Арлетта.
– Молчи уж. Без тебья тошно.
– Да что такое? – удивился ночной брат. – Труппой больше, труппой меньше.
– Настоящий труппа, – по складам выговорил Бенедикт, – лошади, прыгуны, летуны, зверинец, большой шатёр, круг с опилками. Скамьи, пёсья кровь, для публики. Хоть уезжай. Ну или если ты споёшь.
– Один раз, – предложил ночной брат, – а потом нас всех загребут.
– Merde!
На следующий день выручка была вдвое меньше. Арлетта выкладывалась как могла. Устала до дрожи в коленках, но это не помогло. Однако Бенедикт уже не ругался. Напротив, был задумчив, шёпотом подсчитывал что-то, а после работы опять пропал. Зато ночной брат остался. Самолично уложил осоловевшую после еды Арлетту на комковатый Бенедиктов тюфяк, прижал к глазам влажную тряпочку, слабо пахнущую фряжской лавандой, и приказал думать о хорошем, пока не высохнет. Ещё и руку сверху на тряпочку положил. Как ни странно, Арлетта всё это стерпела. Послушалась беспрекословно, хотя следовало бы визжать и отбиваться. «Заколдовал», – мелькнула скверная мысль. Запоздало попыталась дёрнуться и сбежать.
– Цыц! –
