Юрий Никитин - Изгой
Олег подумал, кивнул:
— Гелон не по годам мудр. Мне такое даже в голову не приходило. А что за руины второго храма? Не того, что подземным богам, а другого?
Окоем ответил с совершеннейшим безразличием. Его темные глаза все не отрывались от Скифа, он изучал каждую черточку его мужественного лица.
— Кто знает?.. Я ж говорю, теперь у нас свои боги. Мирные, кроткие. А это... Потом уже я раскопал какие-то слухи, что тот бог был силен, но жесток. Он мог подарить своему последователю много чего-то... даже вернуть молодость, но всё это длилось только до захода солнца. Потом несчастный помирал жестокой смертью, а коварный бог ликовал...
Олег обронил:
— Боги становятся добрее. Не потому, что добреют, а потому, что мы перестаём приносить жертвы жестоким и коварным. И те боги мрут от забвения... Ладно, а как соседи? Уж больно вы зажиточны!.. А жирную свинью всяк норовит либо украсть, либо забить. Окоем посмотрел с победной усмешкой:
— А наши стены видел?.. А еще не зрел, что у нас на самих стенах!.. Не одно войско поляжет, если нападет. Но что правда, то правда — нет у нас ни хорошей конницы, ни крепкой рати. Лучники — да, в этом нет равных. Словом, у нас все для обороны, только для обороны. Потому и столько башен понастроили, стену каждый год отодвигаем дальше. В самом городе еще три города: старый, совсем старый и древний! Да вы сами уж видели... Это ж смех, когда старым зовем тот, что огораживали три года назад, а древним — самый первый, что строили десять лет тому!
После сытного обеда их отвели в комнату. Скиф осмотрел придирчиво, сказал Олегу, что их всё-таки считают людьми благородными, комната чистая, большой стол, настоящие стулья, а не лавка, два широких ложа.
Олег смолчал, что здесь наверняка все комнаты не хуже, жители Гелонии — народ зажиточный, а вслух сказал:
— Я пойду посмотрю город.
— Я с тобой! — вскрикнул Скиф. — Ты что думаешь, я тут буду лежать дожидаться?
— На заднем дворе упражняются с оружием, — заметил Олег. — Если хочешь, пойди помаши тупым мечом.
—Тоже мне забава!
Вторую неделю Россоха гостил у Хакамы. Когда после встречи чародеи расходились, разъезжались снова кто на чем, Хакама тихонько шепнула ему, что у нее есть один вопрос, который она стесняется задать при всех. Россоха не представлял себе, чтобы Хакама чего-то постеснялась, но отказать не мог, задержался, вместе смотрели, как последним отбыл Беркут, одарив их обоих язвительным взглядом.
Но и потом Хакама долго не решалась ничего спрашивать, а он решил, что она от внезапной застенчивости никак не подберет нужных слов. А вообще выглядело, что он сам решил остаться, что ему самому вдруг восхотелось провести вечер у женщины, которую на самом деле побаивался. То, что говорила о нем Хакама, о его умении обращаться со всеми видами оружия, — просто брехня, хоть и приятная. Когда-то он в самом деле овладел навыками бойца, но махание железом настолько разонравилось, что вот уже долгие-долгие годы не брал в руки ничего металлического, если не считать кубка для вина.
Он был собирателем знаний, к власти не стремился, ни с кем не ссорился, даже с Беркутом в свое время воевал только потому, что дурак Беркут вежливость истолковывает как слабость, и надо было дать ему по рогам, чтобы остыл... И вот сейчас Хакама, самый честолюбивый человек на свете, сама наливает и подает ему вино, растирает спину, снова подносит вино и угощает дивным виноградом, выбирая самые спелые ягоды, даже опустилась на колени и развязала ему ремни сандалий... впрочем, в самом деле он затянул чересчур туго, пусть ноги отдохнут.
Потом она сама омыла ему ноги, как простая рабыня, и Россоха, глядя на ее склоненную голову с короткой стрижкой, подумал внезапно, а почему бы и нет, почему не отдохнуть здесь, так ли уж ему срочно надо мчаться в свое логово, там и вино не такое сладкое, и холодно, и неуютно. ..
И вот где-то на восьмой или девятый день он сидит перед большим зеркалом Хакамы, воздух тяжелый и жаркий от запахов особых трав и смол, на стенах вместо светильников горят факелы из редкого дерева, что растет только в дальних южных странах, а Хакама с жадным нетерпением спрашивает умоляюще:
— Ну что еще? Только скажи, я все доставлю!..
— Пока ничего, — ответил он хмуро. Заставил себя расслабиться, глубоко вдыхал сладковатый дым, пустил мысли по широкому кругу, потом начал стягивать в спираль, все убыстрилось, завертелось перед глазами так, что череп накалился, кровь шелестела в венах громче, чем бегущие муравьи Хакамы. — Пока ничего... Но я не уве-рен, что все получится... Что получится, хоть что-то...
Она опустилась перед ним на колени, смотрела сни-зу вверх, погладила его по ноге.
— Получится, — прошептала убеждающе. — У тебя получится. Ведь только ты умеешь заглядывать в грядущее...
— Это бывает очень редко...Голос его прервался. Со дна души поднялась эта теплая волна, которая предшествуют редким моментам странного прозрения, когда он в хаосе мелькающих лиц, пейзажей, звериных морд и ночного неба вдруг видит осмысленные картины, слышит человеческую речь, иногда даже видит своих знакомых... Но только иногда эти картинки бывают из грядущего, а чаще всего — из настоящего или прошлого...
Хакама едва не вскрикнула. Зеркало подернулось туманом, а затем в середине проступило изображение, пошло расширяться к краям, Россоха всё-таки огромной силы... да, чародей, который сумел развить себя настолько, что и без магии, может смотреть в будущее и даже проецировать на зеркало!
Затаив дыхание, она смотрела, как в бешеном темпе сменяются лица, картины городов, горящие дома, скачущие кони, туча летящих драконов, доносятся голоса — гневные, ласковые, молящие... Знать бы, мелькнула тоскливая мысль, кого она видит, — это и есть власть над миром! Знать, какой король доживет до старости, какой умрет рано, когда будет засуха, на чьи земли обрушится туча саранчи, чья это армия сейчас переходит горный перевал...
Она вздрогнула и невольно прикусила палец. По странному ущелью, где одна высокая стена из чёрного камня, другая — из красного, двигается огромное войско. Изображение стремительно выросло, словно на людей смотрела подстреленная падающая птица, Хакама успела увидеть, что во главе войска на огромном белом жеребце едет...
Изображение исчезло, сменилось страшным зрелищем падающей звезды, огромной, хвостатой, земля дрожала, море вышло из берегов, а земля трескалась, как в ледоход, но Хакама все держала перед глазами это суровое Лицо, держала и не отпускала, всматривалась в синие глаза на загорелом лице, в эти черные волосы, свободно падающие на плечи, в эту молодецкую фигуру, в эти сильные руки: одна небрежно держит повод, пальцы другой дремлют возле рукояти топора...
