Сабля, птица и девица - Алексей Вячеславович Зубков
— Вон оно что. Я уж было заподозрил, что вы сами для Папы что-то нарисовать хотите, да не умеете, аванс возьмете и сбежите.
— Это ты зря. Ты же нас тогда узнаешь, если у себя в канцелярии увидишь. Тревогу поднимешь. Поэтому мы тут уже доброго вина заказали, а ты нам про римских живописцев расскажи.
Трактирщик поставил на стол глиняный кувшин и три чистых кружки. Подбежала девушка, поставила огромное блюдо с лазаньей.
— Эк вы основательно к делу подходите, — сказал Карло, — Грех отказать.
— За Господа нашего Иисуса Христа! — поднял кружку Вольф.
— За Господа! — повторили остальные.
Карло начал рассказывать, какие мастера кисти здесь творят. Ласка и Вольф внимательно слушали, но ни один художник пока не подходил. Надо ведь что-то предложить, а король на аванс золота не выдал.
— Антонио да Сангалло Младший строит собор Святого Петра. Там работы непочатый край, на несколько поколений архитекторов хватит, а потом еще живописцам и скульпторам останется. Он же и палаццо Фарнезе строит.
— Не поедет, — тихо сказал Вольф, и Ласка кивнул.
— Вместе с Сангалло работает Микеланджело. Он расписывает Сикстинскую капеллу. Потолок еще в лесах, но «Страшный суд» почти готов. Посмотрите при случае, я ходил в прошлом месяце. Еще он делает проект восстановления архитектурного ансамбля на Капитолийского холме. Восстановления, конечно, сильно сказано. Там по сути до него и посмотреть не на что было. Но будет.
— Не поедет, — сказал Вольф, и Ласка согласился.
— Из ювелиров Бенвенуто Челлини весьма талантлив, хотя совершенно незаконопослушен. Да, о чем это я? Он покинул Рим еще в Страстной понедельник, и Бог знает, где сейчас творит.
— Опоздали, — вздохнул Ласка.
— Что вы все «не поедет» да «опоздали»? Пригласить к себе кого-то хотите?
— Да, — рискнул признаться Ласка.
— Так бы сразу и сказали. А кого? Архитектора, живописца, ювелира?
— Живописца широкого профиля.
Карло немного задумался
— Есть такой Бенвенуто по прозвищу Белледонне. Он больше по механике или архитектуре, а как от циркуля с угольником оторвется, так обожает писать женщин. И Богоматерь, и святых угодниц, и мучениц. Из светского портреты пишет от почтенных матрон до невинных девиц, не забывая и про развратниц. Аллегории любит. Любой предмет возьмется в виде девушки изобразить. Только сейчас скандалы с ним постоянно. Как раз он может и уехать. Деньги деньгами, но уж слишком много ножей на него точат.
— Какие скандалы? — насторожился Ласка.
— Бабник он. То натурщицу соблазнит, то любовницу напишет. Справедливости ради, невинных девиц на его совести нет, да и замужних немного.
— Тогда что такого? — удивился Вольф.
— Кто тогда остается? — удивился Ласка, — Если без девиц и замужних. Монашки и старушки?
— А вдовы? А распутницы? Девицы-то разные бывают. Да и насчет замужних говорю немного, потому что доказано немного. Пойди разбери, сколько там на самом деле.
— Что значит, девицы разные бывают? — удивился Ласка.
— То и значит. Не все до свадьбы себя блюдут.
Ласка выругался по-русски, но никто не понял. Карло продолжил.
— Всех, кого он соблазнял, он писал. Ни про одну не говорят, чтобы Белледонне соблазнил и не написал. А слух пошел наоборот, что всех, кого писал, соблазнял.
— Ух ты батюшки незадача какая! Это же скольких честных дам такой слух позорит!
— Вот. Вы люди северные, холодные. Логику понимаете. А тут у нас народ горячий, чуть что, за мечи хватается. И попробуй, докажи.
— Я слышал, у вас в Риме римское право есть, а в нем презумпция невиновности, — щегольнул эрудицией Вольф.
— Есть, да. Право это когда в суде, а не когда на улице. На улице презумпции невиновности нет. Не знаю, как у вас, а у нас так.
— Да и у нас так же, — сказал Ласка, — Сначала вымажут ворота дегтем, а потом иди на базар, рассказывай, что тому не давала, этому не давала… Но у нас за ложные обвинения не по суду, а по морде бьют.
— Это еще не всё, — сказал Карло, — Некоторые дамы, которых Белледонне писал и не соблазнил, как услышали, что он, оказывается, всех кроме них, обихаживал, обиделись. Кто говорит, что пытался, кто говорит, что добился.
Ласка задумался, что тут можно поделать, а Вольф закончил беседу.
— Вот это история так история. Спасибо, друг, выручил.
— Спасибо за угощение!
Выйдя на улицу, Ласка задумался.
— Позор какой, оклеветали человека. И дам оклеветали. Как им всем с этим жить?
— Ты, наверное, в больших городах не жил, — ответил Вольф, — Тут скандалы как море. Волна за волной. Следующая волна придет, о прошлых забудут. Но мы на волне можем этого Белледонне и уговорить.
— Можем. Если он не римлянин, отец с матерью далеко, то бросит шапку оземь, скажет, «Пропади пропадом этот Рим, пойду куда глаза глядят» и пойдет.
— Ничего, что он бабник?
— Нам с ним не детей крестить. Не знаю насчет мастера чертить механику, но мастер писать женскую натуру в славном городе Париже будет в большой чести.
— Мастер соблазнять женскую натуру в еще большей. До первой дуэли.
— Чует мое сердце, что мастер соблазнения в этих краях не может не быть мастером меча. Или не сносить ему головы.
В пути Ласка чаще надевал подаренный фон Нидерклаузицем немецкий костюм. Но для важной встречи достал красивый московский кафтан, который возил за собой свернутым и берег от дорожной пыли и дождей. В Риме на кафтан никто не оглядывался. Здесь по улицам ходили гости со всего мира, в том числе даже и в халатах.
У мастерской Белледонне кипели страсти. Вооруженный отряд рубил входную дверь топорами. На балкон второго этажа справа от двери периодически выскакивал человек с аркебузой, стрелял по штурмовому отряду и прятался внутрь. Штурмующие прикрывались снятой с петель дверью дома напротив, которую держали над головами два человека. По балкону стреляли аркебузиры с другой стороны узкой улицы. Одни неплохо попадали в балкон снизу, другие в стену вокруг.
На улице толпились местные жители, бурно обсуждавшие возможные результаты. Между ними протискивались прохожие, которым обязательно надо пройти здесь и сейчас. Тетки визгливо кричали «не стреляйте, пока я не пройду», суровые мужчины смело крестились
